Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля

В позднейших книгах этот эпизод подается в иной интерпретации. Исчезают личные мотивы. Причиной конфликта молодого практиканта с помещиком становится резкий контраст между каторжным трудом наемных крестьян и беспечной жизнью господ. Прямой по натуре и характеру, Котовский при первой же стычке с требовательным и властным самодуром высказал ему свое презрение. Распетушившийся помещик замахнулся арапником, но не успел опустить его, как Котовский ловким движением обезоружил помещика и выбросил из конторы. Взбешенный князь приказал дворне связать практиканта, избить и ночью выбросить в степи. В другой книжке, вышедшей в семидесятых годах, этот эпизод подается таким образом, будто бы Котовский вступился за крестьян, которым помещик приказал всыпать розог. Мол, молодой практикант выступил против несправедливого наказания и издевательств.

Канонизация образа продолжалась. Многие эпизоды переосмысливались, им давалось совершенно иное, отвечающее пропагандистским задачам того времени, толкование. Из некоторых произведений вытекало, что после первого столкновения с самодуром-помещиком Котовский сделался ярым врагом угнетателей и вступил на путь сознательной борьбы с царизмом. Постепенно забывалось, что он, по его собственному глубоко искреннему определению, был «стихийным коммунистом» до Октября и даже тяготел к анархистам. «Вся беда, все несчастье Котовского состояло в том, что он, чуткий к людскому горю, по натуре неспособный мириться с глумлением над народными массами, не столкнулся с теми, кто мог бы направить его на путь революционной борьбы, — писал Феликс Кон в предисловии к книжке М. Барсукова «Коммунист-бунтарь». — Подобно герою Мицкевича, он страдал за миллионы людей, боролся, как умел, как понимал, но до революции лишь отражал в себе бунт народной стихии».

Упрощенное, схематичное изображение Котовского, начавшееся в тридцатые годы, пошло, конечно же, от «Краткого курса истории ВКП(б)», где были перечислены имена некоторых героев гражданской войны, уже к тому времени покойных, а потому и неопасных новому диктатору. Хотя нет, все началось гораздо раньше. Методологической основой характеристики Котовского в «Кратком курсе» послужило, безусловно, короткое письмо Сталина «О тов. Котовском», опубликованное в украинском журнале «Коммунист» в 1926 году. Оно заслуживает того, чтобы быть процитированным полностью.

«Я знал т. Котовского как примерного партийца, опытного организатора и искусного командира, — писал, будто указывая историкам и беллетристам темы их будущих книг, генсек. — Я особенно хорошо помню его на польском фронте в 1920 году, когда т. Буденный прорывался к Житомиру в тылу польской армии, а Котовский вел свою бригаду на отчаянно-смелые налеты на киевскую армию поляков. Он был грозой белополяков, ибо он умел «крошить» их, как никто, как говорили тогда красноармейцы. Храбрейший среди скромных наших командиров и скромнейший среди храбрых — таким помню я т. Котовского. Вечная ему память и слава».

Слово вождя — закон. Вот ученые и крутились вокруг этого целеуказания, не смея переступать за четко обозначенные границы дозволенного. Примерный партиец, опытный военный организатор, искусный командир, польский фронт — вот вам темы, творите! А до Октября — ни-ни. Что? Стихийный протест народа имел многообразные проявления? А вдруг докопается кто-либо, что царские суды зачислили Котовского в «уголовные»? Расправлялся-то он не с министрами, а с помещиками. Вот если бы с министрами — тогда другое дело. Как Семковский. Протестант такого же типа, что и Котовский, не связанный с партией, а смотрите, пальнул из револьвера в министра двора Черевина. Покушение на министра — и был квалифицирован как политический преступник. А Котовский числился в уголовных. Не надо, не поймет народ. Лучше так — польский фронт, примерный партиец и далее по тексту.

Если бы ему сказали в 1904 году, что его назовут примерным партийцем, он бы рассмеялся. Котовский не примыкал ни к одной партии. Он действовал сам по себе. Помогали ему двенадцать отчаянных храбрецов, с которыми он скрывался в лесах. Уже после первого лихого налета полиция была поставлена на ноги. Помещики потеряли сон и увеличили охрану имений. Всюду были расставлены пикеты для поимки смельчаков. А они продолжали налеты. Однажды, окружив в лесу пеший этап крестьян, задержанных за беспорядки и препровождаемых под конвоем в кишиневскую тюрьму, Котовский освобождает их и расписывается в книге старшего по команде: «Освободил арестованных атаман Адский».

Недаром зачитывался фантазиями романов и драм впечатлительный мальчик, стеснявшийся своего заикания и потому проводивший время в одиночестве над книгами. Его называют шиллеровским Карлом Моором, пушкинским Дубровским, бессарабским Зелим-ханом. Он появлялся то тут, то там, выныривал, где его меньше всего ждали. Популярность атамана Котовского росла и ширилась. Его видят даже в Одессе, куда он приезжает в собственном фаэтоне, с неизменными друзьями — кучером Пушкаревым и адъютантом Демьянишиным.

По всей Бессарабии Котовский становится темой дня номер один. Репортеры южных газет неистощимы в описании его похождений. Даже в детективных романах грабители редко отличались такой отвагой и остроумием, как Котовский. Не отстают от репортеров помещичьи жены и дочери. Вот уж кто самые ревностные поставщицы легенд, окружавших ореолом романтичности «дворянина-разбойника», «красавца-бандита», «благородного мстителя». В городах он всегда появлялся в роли богатого, элегантно одетого барина, на собственном фаэтоне — этакий статный брюнет с крутым подбородком. Много спорили о его происхождении — простолюдина за версту видно, он и разговора светского поддержать не в состоянии. А Котовский прекрасно разбирался в тонких винах, музыке, рысаках, спорте, что говорило о хорошем воспитании. Он был остроумным человеком. Это отмечали даже его невольные «клиенты». Вот как описывался, например, «Маленьким Одесским листком» случай, когда Котовский решил оказать помощь крестьянам сгоревшей под Кишиневом деревни.

В один прекрасный день, пишет газета, к подъезду дома крупного кишиневского ростовщика подкатил на собственном фаэтоне элегантно одетый, в богатой шубе с бобровым воротником, барин. Приехавшего гостя встретила дочь ростовщика и сообщила, что папы нет дома. Барин попросил разрешения подождать отца. Барышня согласилась. В гостиной он буквально очаровал ее светским разговором и прекрасными манерами. Барышня провела полчаса с веселым молодым человеком, пока на пороге не появился папа. Молодой человек представился:

— Котовский.

Начались истерика, слезы, мольбы не убивать. Как и положено джентльмену, Котовский успокаивает барышню, бежит в столовую за стаканом воды. И объясняет потерявшему сознание ростовщику: ничего особенного не случилось, просто вы, вероятно, слышали, под Кишиневом сгорела деревня, надо помочь погорельцам, я думаю, вы не откажетесь мне немедленно выдать для передачи им тысячу рублей.

Тысяча рублей была вручена Котовскому. А уходя, он оставил в лежавшем в гостиной на столе альбоме барышни, полном провинциальных стишков, запись: «И дочь, и отец произвели очень милое впечатление. Котовский».

Не меньший интерес представляет интервью супруги директора банка госпожи Черкес корреспонденту этой же газеты. Когда Котовский ворвался в их квартиру и потребовал драгоценности, госпожа Черкес в тайной надежде спасти нитку жемчуга, висевшую у нее на шее, будто бы в волнении так дернула, что нитка порвалась и жемчуг рассыпался. Котовский, к изумлению супруги банкира, не унизился ползать за жемчугом по полу. Налетчик по достоинству оценил находчивость хозяйки, одарив ее обворожительной улыбкой и оставив на полу жемчужины.

Кто же был Котовский по происхождению? Какова его родословная? На этот счет тоже немало легенд и слухов. Обратимся к наиболее надежному источнику — автобиографии, написанной им собственноручно для Одесского окружного суда 19 сентября 1916 года. Цитируем по оригиналу рукописи: «Происходим мы из дворян Каменец-Подольской губернии. Мой дедушка был офицером и вышел в отставку в чине полковника. В Балтском уезде, Каменец-Подольской губернии, около м. Крутые было большое имение, принадлежавшее дедушке, семья которого состояла из дочери и пяти сыновей, из которых мой отец был самым младшим. Когда дедушка умер, отцу было всего лет 12–13. Вскоре после его смерти имение было продано, так как оставшиеся сыновья не могли вести хозяйство сообща. Один из братьев моего отца служил офицером в 14-й пехотной дивизии в Подольском или Житомирском полку в г. Бендеры Бессарабской губернии и вышел в отставку в чине подполковника. Семья его, состоявшая из вдовы и двух дочерей, проживала в г. Хотине Бессарабской губернии. Каким образом и что заставило отца приписаться к мещанскому сословию г. Балта Подольской губернии, а также приписать и нас — семью, я объяснить не могу, так как отец об этом никогда ничего не говорил; но моя старшая сестра Софья, по мужу Горская, вероятно, знает эту историю и, кажется, у нее сохраняются некоторые дворянские документы и ордена моего деда.