Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего

Сталин понимал, что война с Германией неизбежна, и он подготовил страну к отражению ожидаемого удара. Он создал мощную оборонную промышленность, в распоряжении Красной Армии было в достаточном количестве техники и современного оружия. Он провел скрытую мобилизацию и вывел войска на «предвоенные» рубежи. Он не имел иллюзий. И теперь, когда, изготовившись, германские войска стояли у границы страны, перед ним был все тот же выбор: или нанести упреждающий удар, или попытаться дипломатическими средствами предотвратить начало войны.

Убежденный начальником Генерального штаба и наркомом обороны, что в резерве еще есть время и наступление немцев может начаться лишь 25—26-го числа, Сталин решил до конца использовать последний шанс для удержания мира на краю пропасти. Очевидно и то, что, прежде чем повернуть ключ, пускавший в действие весь механизм военной машины, он не мог не предпринять попытки убедиться в оправданности такого решения.

Сразу после доклада наркома и начальника Генштаба о дате нападения в пределах 25—26 июня полпред в Берлине Деканозов немедленно получил поручение Сталина вручить немцам вербальную ноту. В ней говорилось об участившихся нарушениях воздушного пространства СССР самолетами люфтваффе. Только с 19 апреля по 19 июня было зафиксировано 180 нарушений границы. Как и при публикации Заявления ТАСС, Сталин вновь пытался уточнить обстановку.

Историки не поняли и другой простой аксиомы. Того, что эта нота не являлась попыткой заискивания перед Гитлером. Это был не только тактический ход дипломата Сталина. То была стратегия – она означала выбор между миром и войной. И уже утром этого последнего мирного субботнего дня Деканозов стал добиваться встречи с министром иностранных дел Германии Риббентропом. Но на каждый звонок в имперском МИДе неизменно отвечали, что министра в Берлине нет.

Попытки связаться со статс-секретарем фон Вайцзеккером тоже не дали результатов. Лишь к полудню появился директор политического отдела министерства иностранных дел Верман. Секретарю советского посольства Бережкову он ответил, что ни Риббентропа, ни Вайцзеккера нет. Верман пояснил: «Кажется, в ставке фюрера проходит какое-то важное совещание… Если у вас дело срочное, передайте мне, а я постараюсь связаться с руководством…»

Однако Деканозов имел поручение Сталина на личную встречу с министром, и, начиная с полудня, Бережков через каждый час звонил в германское министерство иностранных дел на Вильгельмштрассе. Но он не мог пробиться дальше легационных советников, дежуривших по канцелярии.

Та настойчивость, с которой Советское правительство стремилось вручить «Вербальную ноту», преследовала вполне конкретные цели. Сталин хотел прояснить ситуацию вокруг поступивших к нему сообщений о возможном нападении Германии непосредственно в Берлине. При положительной реакции Гитлера она снимала напряженность.

Но исследователи не разглядели еще один мотив, которым руководствовался Сталин. Эта нота практически была Ультиматумом. Скрытым требованием об отводе немецких войск от границ СССР. И в случае негативной реакции Гитлера она давала все формальные основания для предъявления обвинения в развязывании войны.

Сталин не мог нанести удара по германским войскам без объявления войны. И не потому, что это касалось его чести. Своими делами и поступками он олицетворял и честь государства. Он понимал, что предстояла долгая, тяжелая и кровавая война, которую нельзя было выиграть одним сражением. Он не мог пойти на вероломство, ложившееся тяжелым пятном на страну, начавшую войну, на ее народ. Оно могло изменить весь ход предстоявшего столкновения.

И когда Молотов доложил ему о неудаче Деканозова, Сталину стало совершенно очевидно, что мирный период отношений с Германией закончился. И хотя Тимошенко и Жуков уверяли его, что по выводам Генерального штаба немцы намереваются совершить нападение 25—26 июня, он не исключал вероятность удара уже к утру 22-го числа. Он не был легковерен.

Автор мемуаров «В годы войны» генерал-лейтенант И.В. Тюленев пишет: «В полдень мне позвонил Поскребышев.

– С вами будет говорить товарищ Сталин…

В трубке я услышал глуховатый голос:

– Товарищ Тюленев, как обстоит дело с противовоздушной обороной Москвы?

Я коротко доложил главе правительства о мерах противовоздушной обороны, принятых на сегодня, 21 июня. В ответ услышал:

– Учтите, положение неспокойное, и вам следует довести боевую готовность войск противовоздушной обороны Москвы до семидесяти пяти процентов.

В результате этого короткого разговора у меня сложилось впечатление, что Сталин получил новые тревожные сведения о планах гитлеровской Германии. Я тут же отдал соответствующие постановления своему помощнику по ПВО генерал-майору М.С. Громадину» [44] .

Может возникнуть мнение, что, уделяя внимание столице, Сталин пренебрегал обороной приграничных округов. Но повторим, что уже с 19 июня они находились в состоянии повышенной боевой готовности № 2, а на Москву этот приказ не распространялся. Вождь вовремя предупредил командующего МВО. Поразительно, что уже вскоре и на внешней стороне границы по каналу системы секретной связи тоже прошло сообщение.

21 июня, в 13 часов 00 минут по берлинскому времени, в 15 часов – по московскому, германский генеральный штаб передал в войска сигнал «Дортмунд». Он означал, что «наступление, как и запланировано, начнется 22 июня и можно приступать к открытому выполнению приказов». Только после этой команды реально заработал механизм, который должен был запустить в действие детонатор войны. Эту важную информацию перехватили и расшифровали англичане.

В этот же день, во втором часу после полудня, советский посол в Лондоне Иван Майский вместе с женой отправился за город, в Бовингтон. Уик-энд супруги должны были провести в доме бывшего премьер-министра Испании Хуана Негрина. На место они приехали в третьем часу дня, и когда посол уже намеревался переодеться в летний костюм, раздался телефонный звонок. Звонил Стаффорд Криппс, бывший посол в СССР. Он просил коллегу приехать в Лондон.

Иван Майский писал в воспоминаниях: «Час спустя я был уже в посольстве. Криппс вошел ко мне сильно взволнованный. «Вы помните, – начал он, – что я уже неоднократно предупреждал Советское правительство о близости германского нападения…

Так вот, у нас есть заслуживающие доверия сведения, что нападение состоится завтра или, в крайнем случае, 29 июня … Вы ведь знаете, что Гитлер всегда нападает по воскресеньям… Я хотел информировать вас об этом».

Обратим внимание, что англичане знали точное время нападения. В их распоряжении была система, способная расшифровывать сверхсекретные германские радиограммы. Однако они решили «подстраховаться» и не стали называть конкретную дату. Предупреждая – они не предупредили…

Шифровка Майского поступила в Москву около 17 часов. Сталин узнал о ней от Молотова. Итак, 22-го или 29-го? Но можно ли было вообще верить информации англичан, стремившихся втянуть Советский Союз в войну с Германией?

Сталин поверил. Сразу после получения сообщения из Лондона он предупредил о возможном нападении Тимошенко и Жукова. Что делали после этого предупреждения нарком обороны и начальник Генерального штаба, не известно.

Однако существуют свидетельства, что после этого Сталин переговорил с 1-м секретарем Московского областного комитета ВКП(б) А.С. Щербаковым и председателем исполкома Моссовета В.П. Прониным. Он приказал «задержать секретарей райкомов на своих местах и запретить им выезжать за город». Впоследствии Пронин вспоминал, что Сталин прямо заявил: «Возможно нападение немцев».

Примерно в это же время Сталин дал указание секретарю Поскребышеву вызвать к нему ряд руководителей и снова связался с командующим Московским военным округом. Около 7 часов вечера Поскребышев сказал управляющему делами СНК Чадаеву, что «хозяин… только что разговаривал с Тюленевым. Спрашивал у него, что сделано для приведения в готовность противовоздушной обороны».