Ночные туманы

После встречи с ветераном войны и учения показались куда увлекательнее и нам, и десантникам, которых мы высадили на скользкие скалы. По традиции отцов - "наш закон - только движение вперед". Мы тоже стремились вперед. Высокая честь быть наследником черноморцев!

- Я вами доволен, Строганов, - сказал адмирал, придя на мой катер. - Вы окрепли и возмужали. Надеюсь, скоро увижу вас с двумя звездочками... добавил он ласково. - Но не останавливайтесь на достигнутом...

Я узнал в этот вечер, как перед войной он и Гущин добивались большего радиуса действия своих катеров, выходили в шторм в море с предельной нагрузкой, с двойным грузом торпед и горючего. Как это помогло им, когда пришлось воевать!

- И если вы думаете, что больше ничего нельзя выжать из наших великолепных машин, вы глубоко ошибаетесь. Задорная молодость способна дерзать: я жду от вас дерзости, риска!

Уходя, он спросил радиометриста:

- Чем вы расстроены, Расторгуев?

- Мать сильно болеет, товарищ контр-адмирал, - ответил матрос.

- Что с ней?

- Рак. Из больницы позавчера ее выписали домой...

умирать...

- Почему не доложили до выхода?

- На учениях, товарищ контр-адмирал, каждый человек дорог... а помочь ей я все одно не могу...

- Что, по-вашему, Строганов, лучше, - обернулся ко мне адмирал, - иметь во время учений на борту человека со смятенной душой или заменить другим, может, менее опытным? Расторгуева отпустите сегодня же. Рак... - вздохнул он, - все еще безнадежное слово...

Я получил хороший урок. Я и понятия не имел о том, что Расторгуев в беде.

Я шел домой, поеживаясь от едкого холодного ветра.

Адмирал прав, думал я. Я должен каждого своего подчиненного знать, как себя самого. Должен... А это совсем не так просто. Что за человек живет с тобой рядом, прикрыв грудь тельняшкой, нося пышное имя Роланд и прозаическую фамилию Пузырьков? Для молодого, еще зеленого моряка этот мир машин и приборов, окруженных водой, полон всяческих неожиданностей. Новичок видит непонятные буквы и знаки на крышках люков, трапы, уходящие вниз. Его окружают разноцветные трубы и провода на железных стенах. Он спотыкается о высокие комингсы. Его тревожат звонки, куда-то зовущие, о чем-то оповещающие.

Все это, непонятное, проясняется постепенно. Перестает быть загадочным тревожный звонок. Юнец узнает, почему одна труба голубая, другая розовая и что означает буква, выведенная краской на двери. Юнец с большей или меньшей ловкостью перешагивает через высокий порог и узнает, что порог называется комингсом. Наконец он осваивает специальность. Зеленый юнец становится в конце концов моряком.

Но чем он дышит и чем он живет, как говорится, вне службы? Это знает, увы, далеко не каждый.

Итак, чем живет и чем дышит Роланд Пузырьков? Не залезешь же ты ему в душу (как, впрочем, и ко всем остальным). Матрос он исправный, специалист отличный.

Но этого мало. Вот после того, как я, по совету адмирала, отметил его день рождения, узнал Пузырькова поближе.

- А ведь если бы не попал я на флот, товарищ лейтенант, стал бы форменным тунеядцем.

И я выслушал несложную историю столичного парня, забалованного родителями: попал в скверную компанию, девчонкам хвастался, что он "третий штурман дальнего плавания" (рейсы в Неаполь и Геную). Чтобы подтвердить это маленькими подарками, "вывезенными из плаваний", связался с фарцовщиками. Попадался в милицию, но отец выручал. Отец уехал в заграничную командировку. Квартира превратилась в притон. Пузырьков медленно опускался на дно. И тут - призыв в армию.

Ловкачи приятели предлагали помочь уклониться от призыва: принесли средство, вызывающее экзему. У Роланда хватило совести отказаться. "Третий штурман дальнего плавания", никогда в жизни не видевший моря, заявил, что он хочет на флот.

- В первые дни я разочаровался. Мне показалось, что я лишился свободы, и чуть было не сорвался. Но одумался вовремя: дезертиром быть не хотел. Сейчас смешно вспомнить о прошлом.

Я день за днем пытался разобраться в своих подчиненных. Когда Пащенко списал со своего катера двух отпетых, неисправимых, я попросил определить их ко мне.

Многие удивлялись. Кое-кто и посмеивался. Но и Смородинов и Лысенко оказались не хуже других.

Пащенко же, списавший Смородинова и Лысенко, проглядел Маслюкова. Был у него на катере такой гусь.

Однажды Пащенко вызвали в штаб к адмиралу.

"Что там стряслось? Почему меня требуют вечером?" - думал Пащенко, идя по темной дороге.

- У адмирала что, совещание? - спросил он дежурного, взбежав по ступенькам.

- Никак нет, никакого совещания нынче.

- Он у себя?

- Так точно, адмирал в кабинете.

Пащенко почувствовал, что у него тяжелеют ноги. Он медленно поднялся на второй этаж, остановился у двери.

Одернул китель. Постучал.

- Разрешите?

- Входите.

Адмирал был один. Он поднял голову и внимательно оглядел Пащенко, как будто видел его в первый раз.

Пащенко стало не по себе. "Что-то недосмотрел", - сообразил он.

- Скажите, старший лейтенант Пащенко, - спросил адмирал, - вы хорошо знаете своих людей?

"Ох, что-нибудь натворили, дьяволы. Шкуру спущу".

Пащенко ответил заносчиво:

- Разве в этом кто-нибудь сомневается, товарищ адмирал?

- Сомневаюсь я, - сказал адмирал таким тоном, что у Пащенко по спине забегали мурашки. - Скажите, например, что представляет собой радиометрист Маслюков?

- Отличный старшина, - облегченно вздохнув, сказал Пащенко.

- Настолько отличный, что вы его поощряли внеочередными увольнениями?

- Так точно. Мать Маслюкова лечилась в Ялте и приезжала несколько раз повидаться.

- Мать?

- Так точно, мать.

- Откуда он родом?

- Если не ошибаюсь, из Лохвицы.

- И мать его, насколько я знаю, никуда не выезжала из Лохвицы. Адмирал встал. - Пойдемте, старший лейтенант.

Он подошел к кабинету начальника штаба. Постучал.

Филатова не было в кабинете. За столом сидел незнакомый майор, а на диване Маслюков. Всегда бравый, румяный, старшина был на этот раз совершенно растерян.

Оба поднялись.

- Не помешаем? - спросил адмирал.

- Наоборот, товарищ адмирал, я надеюсь, поможете, - добродушно ответил майор. - Ваш? - показал он на Маслюкова.

- Мой. Что случилось? - спросил Пащенко, сообразив, какой службы майор.

- Вот его показания. - Майор протянул густо исписанный листок. Ознакомьтесь.

- Садитесь, - предложил адмирал.

Легко сказать "ознакомьтесь". Каждое слово било по голове обухом. Читая, Пащенко свирепо поглядывал на своего любимого старшину, и тот поеживался, стараясь не встречаться взглядом с рассерженным офицером.

"Я познакомился, - читал Пащенко, - с Розой Савельевной Белкиной на Матросском бульваре и пошел по ее приглашению в гости. Квартира была хорошо обставлена, на столе стояла закуска и водка. Роза рассказывала, что работает в ресторане буфетчицей, говорила о людях, которые дают за сто граммов вина лишний рубль, о сберкнижке, на которой лежит у нее восемнадцать тысяч. Она села со мной рядом и, лукаво подмигнув, сказала: "Молодежь живет одним вечером, а тем более матрос". И тут она погасила свет. После наняла такси, заплатила шоферу и дала мне десять рублей. Я успел из увольнения вовремя".

Пащенко бросил на Маслюкова уничтожающий взгляд.

Потом стал читать.

"Скоро я получил от нее письмо..."

- Вы, что же, давали этой... буфетчице свой почтовый адрес? - спросил Пащенко.

- Да...

Пащенко выругался.

"А вечером меня вызвали в проходную. Она научила:

"Ты скажи, что на лечение в Ялту приехала мать. Тебя отпустят..."

- Ах, прохвост! - возмутился Пащенко. - Рассказал ей, где проходная!

"Я нашел старшего лейтенанта Пащенко, и он меня отпустил на всю ночь. У нее на квартире был пакрыт стол. Я выпил две бутылки вина. Она знала фамилии моих командиров и говорила, что со всеми знакома и в случае опоздания меня сможет выручить. "Но если тебя увижу с другой, сживу ее с белого света", - пригрозила она. Она начала расспрашивать о нашей службе, но я заснул. Утром она дала мне двадцать рублей".