Мемуары

В Ницце нам надлежало выполнить некоторые формальности, связанные с карантином и т. д. Однако все они были отменены по требованию народа, осознавшего тогда свою силу.

Чтобы судить о состоянии наших финансов, я напомню, что нам нечем было заплатить лоцману Чеваско, приведшему нас в порт. После того как бригантина отшвартовалась и мы позаботились о высадке Анцани и Сакки, на берег сошли все наши люди, жаждущие ступить на итальянскую землю.

Я спешил обнять моих детей и ту, которой моя приключенческая жизнь причинила столько боли. Бедная мать! Самым заветным моим желанием было скрасить и успокоить ее последние дни, а она больше всего хотела видеть меня, утихомирившегося, рядом с собой. Но в этой стране священников и воров разве можно было рассчитывать на успокоение ее тяжелой старости.

Короткое пребывание в Ницце прошло для нас как непрерывный праздник. Но у Минчо [159] шли бои. Было преступлением сидеть сложа руки в то время, когда наши братья сражались с чужеземцами.

Мы поехали в Геную. Ее храброе население жаждало приветствовать нас. Чтобы ускорить наш приезд, нам навстречу был послан пароход; не найдя нас в Ницце, этот пароход напрасно искал нас вдоль лигурийского побережья. Течением и неблагоприятным ветром нас отнесло к Корсике. Наконец мы прибыли в Геную, а вместе с нами — несколько молодых жителей Ниццы, пожелавших сопровождать нас. Они были охвачены юношеским энтузиазмом и воодушевлением всего населения полуострова. Население встретило нас с изъявлениями радости, а власти — с холодом, указывающим на не совсем чистую совесть. Это было прелюдией к длинному ряду препятствий и придирок, которые мы встречали на нашем пути всюду, где у власти стояли сторонники компромиссов, политики золотой середины, которые придерживались либерализма больше из страха перед народом, чем из внутреннего побуждения и стремления к прогрессу.

Анцани, которого я оставил у моей матери, не мог усидеть на месте, несмотря на слабость и истощение, вызванные смертельной болезнью. Увлекаемый своей огненной натурой, он на пароходе прибыл раньше нас в Геную.

Начиная с этого времени (1848 г.) сторонники Мадзини обрушились на меня с нападками, которые продолжаются и поныне, в 1872 г., приняв особенно ожесточенный характер. Причиной или предлогом для этих нападок явилось, несомненно, мое решение принять вместе с моими соратниками участие в боях, которые королевская армия вела тогда с австрийцами на Минчо и в Тироле [160]. А ведь тогдашние вожаки, которые мучили бедного умирающего Анцани, заставляя его увещевать меня, ныне принадлежат к самым верным слугам монархии!

Признаться, когда мой дорогой собрат по оружию, с которым мы были вместе в стольких славных сражениях, посоветовал мне «не отрекаться от народного дела», меня охватила глубокая горечь — быть может даже более острая, чем испытанная в эти дни, когда мне приходится слышать требование «открыто провозгласить себя республиканцем» [161].

Прошло несколько дней, и в доме Гаэтано Галлино угасла жизнь этого подлинно великого итальянца. Он заслуживал того, чтобы вся Италия облеклась в траур по случаю его кончины. Возглавляй Анцани нашу армию, полуостров давно был бы освобожден от всякого иностранного гнета. Я не знал никогда человека более совершенного, более благородного и более одаренного военным талантом, чем Анцани.

Останки славного воина были неприметно перевезены через Лигурию и Ломбардию и погребены на родине Анцани, в Альцате, в его фамильном склепе.

Глава 2

В Милане

При отъезде из Америки мы решили служить Италии и побеждать ее врагов, независимо от цвета флага, под которым нам придется сражаться в освободительной войне.

Большинство наших соотечественников выражало ту же волю, и я должен был присоединить наш небольшой отряд к тому, кто вел священную войну. Карл Альберт был военачальником тех, кто сражался за Италию. Поэтому я направился в Ровербеллу, где находилась тогда верховная ставка, и, предав забвению прошлое, предложил свою шпагу и шпаги своих соратников тому, кто в 1834 году приговорил меня к смертной казни. Я увидал его и осознал, почему он относится ко мне с таким недоверием. Колебания и нерешительность этого человека заставили меня сожалеть о том, что судьба нашей несчастной родины оказалась в столь ненадежных руках. И все же я готов был служить Италии при этом короле с тем же рвением, с каким служил бы республике. Я намеревался увлечь на этот путь самоотречения ту молодежь, которая питала ко мне доверие. Объединить Италию и освободить ее от проклятых чужеземцев — такова была моя цель и большинства моих соотечественников в то время. Италия возблагодарила бы тех, кто освобождал ее.

Я не собираюсь тревожить сон покойного и судить его действия — предоставляю истории вынести ему приговор. Скажу только, что, будучи призван своим положением, требованием момента и единодушным желанием итальянцев возглавить войну за независимость, Карл Альберт не оправдал возлагавшихся на него надежд. Он не только не сумел повести за собой бесчисленные массы людей, готовых предоставить себя в его распоряжение, — он стал главной причиной итальянского поражения.

Под тягостным впечатлением от господствовавшей всюду вредной идеи, поданной несомненно теми, кто считал, что добровольческие отряды не нужны и даже могут иметь пагубное влияние, мои товарищи отправились из Генуи в Милан, я же поспешил в Ровербеллу, потом в Турин, а оттуда в Милан, без всякой пользы для своей страны. Один только Казати, представлявший временное правительство Ломбардии, думал воспользоваться нашей помощью и присоединить нас к ломбардской армии. С прибытием в Милан кончилось мое неопределенное положение. Временное правительство уполномочило меня собрать воедино остатки различных воинских частей, для чего были привлечены и мои американские товарищи. Дело могло бы удаться, если бы, к несчастью, не вмешался королевский министр Собреро [162]. Чинившиеся им препятствия и козни до сих пор вызывают у меня негодование. Члены временного правительства были порядочные люди, и я ценил их несмотря на то, что наши политические взгляды расходились. Но они заняли свои места под давлением обстоятельств. Я полагаю, что им недоставало опыта, они не доросли до требований той бурной эпохи. Собреро использовал их слабость и полностью подчинил своему влиянию; оказавшись на поводу у Собреро, эти достойные, но недостаточно опытные люди, не замечая того, шли к пропасти.

Меня изводили лихорадка, схваченная мною на пути в Ровербеллу, и беседы с Собреро, который, между прочим, не выносил наших красных рубашек [163], уверяя, что они служат прекрасной мишенью для врага. Пребывание в этом прекрасном городе «пяти дней» [164] стало для меня невыносимым. Я радостно приветствовал день, когда смог оставить столицу Ломбардии и с кучкой кое-как обмундированных и плохо вооруженных бойцов отправиться в Бергамо. Там я опять должен был заняться организацией, что мало отвечало моим склонностям и не соответствовало моим недостаточным теоретическим познаниям в военном деле.

Наше пребывание в Бергамо было очень коротким. Были приняты некоторые меры к укреплению обороны. Я всеми способами старался призвать храброе население этой местности к оружию, посылал своих людей в долины и горы, чтобы собрать могучих горцев. Этим были заняты главным образом наши несравненные соратники Давиде и Камоцци, которым удалось добиться больших успехов. Однако все их усилия были сведены на нет из-за того, что нам пришлось внезапно покинуть Бергамо, ибо пришел строгий приказ из Милана о возвращении обратно и присоединении к пьемонтской армии, отступавшей перед австрийцами.