Фидель Кастро

Кубинская революция была подлинным ответом на проблемы слаборазвитости и неоколониальной зависимости, националистических элит, извлеченных, главным образом, из среднего класса и имеющих общественные ярлыки; революция являлась неотъемлемой частью волны антиколониальной борьбы в странах «третьего мира» в послевоенный период под руководством недовольных или не имеющих избирательных прав членов образованного городского среднего класса, например, Насера, Нкрумы, Ньерере и Бен Беллы. Как и ка Кубе, ведущей силой этих движений была необходимость достижения как экономической, так и национальной независимости через модернизацию. Так как многие лидеры вышли из класса, тесно связанного с государством (например, военные офицеры или юристы), новый режим стремился видеть в государстве основной инструмент для преобразований общества. Для того чтобы свергну ib колониальные или неоколониальные режимы, новой элите приходилось мобилизовывать общественные массы вокруг программы социальной реформы и национального самоутверждения. Политическая и экономическая централизация той или иной степени во многих случаях была неизбежна из-за внутренних противоречий или внешнего давления, например со стороны экс-колониальных держав. Давление подобного рода часто приводило к присоединению к советскому блоку. Таким образом, централизованное государство, более или менее национализированная экономика и общественная база стали признаком многих постколониальных правительств, и из-за этого внешнего сходства с социализмом доктрины, на которых они основывались, были названы социалистическими, в то время как фактически главное их вдохновение носило местный характер; отсюда возникновение исламского или африканского «социализма».

Ближайшим источником, откуда Кастро черпал вдохновение, были латиноамериканские антиимпериалистические движения в 30-х и 40-х гг. Во время Великой депрессии возникли новые политические движения, например в Мексике, Аргентине и в Бразилии, которые стремились порвать круг зависимости от экспорта традиционных наличных урожаев или сырья с помощью модернизации экономики. Для этого они мобилизовали массовые движения, чтобы вырвать политический контроль из рук традиционной элиты, правление которой основывалось на распоряжении экспортом, и чтобы разрушить гегемонию американских экономических интересов. Из всех движений самым влиятельным на латиноамериканском континенте было движение Перона в Аргентине. Будучи студентом, Че Гевара являлся сторонником Перона, и сам Кастро, как мы видели, принял участие в антиимпериалистическом студенческом съезде в Колумбии в 1947 году. Этот съезд финансировал Перон. К другим общеизвестным латиноамериканским лидерам, о которых можно сказать, что они имели влияние, Кастро относил чрезвычайно популярного колумбийского политика Хорхе Гайтана, убийство которого стало причиной беспорядков, к которым присоединился Кастро в 1947 году, а также полковника Хакобо Арбенса, попытка которого провести земельную реформу в качестве президента Гватемалы была грубо прервана в 1954 году вооруженным вторжением, спонсируемым США, свидетелем которого явился Че Гевара и, без сомнения, со всеми подробностями рассказанным Кастро, когда они встретились вскоре после этого в Мексике.

Однако главным источником вдохновения и законности Революции Кастро являлись кубинские националистические традиции в их более радикальной версии. В своем движении Кастро видел кульминацию освященной веками борьбы за независимость и развитость, растянувшейся от первого восстания против колониального правления и до студенческого мятежа в 30-х гг. Его собственная самоуверенность основывалась на убеждении, что он осуществил эту борьбу. Действительно, существовала определенная последовательность в убеждениях Кастро, опровергающая его очевидный внезапный переход к пересмотру марксизма-ленинизма. Хотя он заявил, что провел параллель между Марти и Марксом, ценности, которыми он руководствовался в своей политической карьере, на самом деле были извлечены, помимо всего, из кубинских и испанских традиций. Струя морального возрождения и волюнтаризма, которая проходит через его политическую мысль, имеет больше общего с испанским национализмом, чем с европейским социализмом или советским коммунизмом. Официальное принятие кубинским режимом марксизма-ленинизма было мотивировано не только целесообразностью, но и убеждением, поддерживаемым Кастро и другими лидерами Революции, в том, что это учение предлагает единственную возможную модель экономического роста и единственное международное движение, с которым они могут сопоставить себя. А также потому, что в марксизме существовали элементы, которые сливались с идеями, переданными через кубинскую радикальную традицию. Двумя самыми важными из них являлись идея о пролетарской интернациональной солидарности, переделанная в кубинской версии в солидарность с «бедными и угнетенными народами» мира, и телеологическая вера в неизбежность прогресса или, по версии Маркса, социализма.

На Кубе, как его проявление в странах «третьего мира», удовлетворение марксизмом менялось. Местные общественные традиции были пропитаны терминологией марксизма-ленинизма и преобразованы в новые категории: люди стали пролетариатом, нация — классом, национализм — социализмом. По опыт кубинской революции вряд ли согласовывается с марксистской аксиомой о том, что именно классовая борьба создаст условия для социализма. Наоборот, Революцию вела в большей степени элита из среднего класса, заявившая о действиях в интересах людей. Несмотря на объявление Кастро, что «народное правительство» пришло к власти в 1959 году, он также неоднократно подчеркивал, что массы были не готовы принять на себя управление. «Людей, — доказывал он в интервью в 1985 году, — необходимо вести по дороге Революции не торопясь, шаг за шагом, тюка они не достигнут полного политического осознания и уверенности в своем будущем» [246]. Согласно этой точке зрения, рабочих испортил опыт капитализма и революционному руководству пришлось обеспечить развитие их социалистической сознательности. Как заметил Кастро во время своей поездки в Чили в 1971 году: «Мы работали над постройкой движения наших рабочих» [247]. Подобным образом в речи к министерству внутренних дел в 1986 году он напал на злоупотребление материальными стимулами, заявив, что это «просто-напросто разлагает тех, чье сознание мы обязаны сохранять» [248]. Следовательно, проблемы труда, такие как низкая производительность и прогулы, были результатом не противоречия между рабочими и новым государством, объявляющим о действиях в их интересах, а старых привычек или новых форм корпоративизма. Марксистская идея о силе рабочего класса отсутствовала в мнениях Кастро, «это означало для него либо «эгоизм», либо «демагогические и криминальные» идеи югославского стиля самоуправления» [249]. Действительно, в политической теории Кастро социализм представлял не столько вопрос о власти, сколько о распределении. Как и в других странах «третьего мира», поднявших знамя социализма, это было определено как уравнительская философия, главным компонентом которой являлось благосостояние государства. В этом смысле Кастро усвоил некоторые классические ценности европейского социализма, ценности, которые в любом случае входили в кубинские радикальные традиции. Социалистическим называлось также то общество, где государству принадлежали средства производства. Таким образом, Кастро мог описать Китай как социалистическую страну в интервью в 1977 году, хотя он считал его внешнюю политику реакционной: «Китай — социалистическая страна, но не интернационалистическая… Я считаю Китай социалистической страной, потому что там нет землевладельцев и капиталистов» [250]. Очевидное противоречие между внутренней и внешней политикой исходило от «деформации» социализма со стороны руководителей, как будто два вида практики могут быть автономны одна от другой.