Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг

в юности на бандуре в украинском хуторе Лемеши, сделался фаворитом императрицы

Елизаветы Петровны и, как полагали, ее тайным супругом.

От внимательного взгляда Екатерины не скрылось, что в движениях великой

княгини, следовавшей плавной музыке, появилась некоторая томность. Взгляд

87 Милый развратник (фр.)

императрицы невольно обратился в сторону Орлова. Тому, как обычно, было достаточно

полунамека, чтобы понять желание Екатерины. Следующий танец он танцевал с великой

княгиней.

В 20-х числах ноября Екатерине вздумалось по старой памяти устроить маскарад,

где женщины, в том числе и великие княгини, нарядились в мужское платье, а мужчины в

женское. Императрица, питавшая пристрастие к подобного рода грубоватым забавам,

расхаживала среди ряженых, потешаясь от души. Ей, как и Елизавете Петровне, шел

мужской наряд. Младший из братьев Орловых, Владимир, впоследствии ставший

директором императорской Академии наук, вспоминал:

«Я в женщинах лучше всех был. Так щеки себе нарумянил, что и папенька меня не

узнал бы. Федор был передо мною — ничто».

24 ноября в Царском Селе праздновали тезоименитство императрицы. По этому

случаю было сделано большое производство в армии и флоте. Придворным чинам

розданы награды.

Собравшихся в Большом зале Царскосельского дворца придворных поразил Орлов.

Поздравляя императрицу, князь преклонил колено и протянул ей двумя руками овальный

сафьяновый ларец.

— Позволь поднести тебе, матушка, по случаю дня твоего ангела вместо букета эту

безделицу, — громко сказал он.

Открыв ларец, Екатерина не смогла сдержать восторга. На красной бархатной

подушечке всеми цветами радуги сверкал необыкновенной величины бриллиант. Это был

знаменитый бриллиант Надир-шаха, вывезенный из Персии несколько лет назад.

Говорили, что сделал это какой-то неизвестный казак, зашивший драгоценный камень в

рану на своей ноге. Бриллиант долгое время хранился в Амстердамском банке. Владевшие

им армянские купцы Лазаревы предлагали его различным европейским дворам, но

назначенная ими цена даже в Версале показалась чересчур высокой. Екатерина видела

бриллиант и знала, что Лазаревы просили за него 400 тысяч рублей.

Подарок был принят.

Бриллиант, получивший имя Орлова, и ныне украшает императорский скипетр.

Кстати сказать, счет за его покупку был оплачен не Орловым, а из тайных сумм

императорского кабинета.

Занятная история.

Иностранные послы и придворные, толпившиеся в тот день на паркете Большого

зала, сочли поступок Орлова бесспорным свидетельством его скорого возвращения в

фавор.

3

Екатерина оставалась в Царском Селе до 25 ноября. Переезд в Петербург

совершился обычным порядком, без пушечной пальбы и особой помпы.

Через два дня, 27 ноября, на Совете обсуждался вопрос о бунте в Оренбурге. К

этому времени стало вполне очевидно, что местными силами с бунтовщиками не

справиться. Генерал-майор Кар забросал военную коллегию рапортами о неверности

башкирцев, во множестве переходивших на сторону Пугачева, предательстве рабочих

Демидовских заводов, снабжавших повстанцев ядрами. Сообщая о нехватке войск и

военного снаряжения, Кар просил прислать в Оренбург три регулярных полка: пехотный,

карабинерный и гусарский. Для скорости он предлагал отправить седла и оружие на

почтовых подводах, лошадей же брался добыть сам у башкирцев. Требовал также

значительных подкреплений в артиллерии.

Посылать Кару было некого, все боеспособные части были задействованы на

Дунае. Значительные силы приходилось держать в Польше, а после переворота,

совершенного Густавом III, — и на границе со Швецией и Финляндией. В начале ноября

из Москвы в Оренбург отправили два орудия, но их было явно недостаточно. Восстание

ширилось.

11 ноября Кар обратился в Военную коллегию, прося позволения приехать в

Петербург и доложить об обстановке в Поволжье. За два дня до этого основные силы его

отряда были разбиты мятежниками. Ответ последовал незамедлительно. Назвав

намерение Кара оставить порученных ему людей поступком неосмотрительным и

«противоречащим военным регулам», Чернышев приказал Кару «команды не оставлять и

сюда ни под каким видом не отлучаться, а если отъехал, то где бы сие письмо не получил,

хотя бы под самим Петербургом, тут же возвращаться обратно».

Между тем, Кар еще до получения письма Чернышева отбыл в Казань, как

впоследствии объяснил, по болезни, поручив находившийся под Оренбургом корпус

генерал-майору Фрейману. Пробыв два дня в Казани, Кар все-таки явился в Москву, где

был встречен дворянством с негодованием. Главнокомандующий в первопрестольной,

князь Волконский, удивленный его самовольным приездом, доносил, что это «вызвало в

публике худые толкования как в положении оренбургских дел, так и в отношении его

персоны».

На заседании 27 ноября в Совете был обнародован проект манифеста о самозванце,

подготовленный для прочтения в церквях. В нем Пугачев сравнивался с Гришкой

Отрепьевым.

По окончании чтения с места поднялся Григорий Орлов.

— Не много ли чести делать беглому казаку, уподобляя его Гришке-расстриге? —

заявил он. — Во время древнего нашего междоусобия все государство было в смятении, а

ныне одна только чернь, да и то в одном месте. Такое сравнение может только возгордить

мятежников.

Екатерина отвечала:

— Мне самой пришло на мысль велеть сделать такое уподобление, дабы более

возбудить омерзение к возмутителю. Однако извольте, я еще раз просмотрю манифест.

28 ноября на заседание Совета был приглашен генерал-аншеф Александр Ильич

Бибиков. Опытный военачальник, он был хорошо известен в Заволжье — в 1762 году

разумными и справедливыми мерами смог успокоить начавшиеся на заводах Демидова

волнения. Манифест зачитали еще раз и поручили Бибикову обнародовать его по

прибытии на место, также как и указ ко всем духовным, воинским и гражданским властям,

которым повелевалось беспрекословно повиноваться его приказам.

Орлов вновь возражал против сравнения Пугачева с Отрепьевым. Его поддержал

Захар Чернышев На этот раз Екатерина согласилась с мнением Орлова. Бибиков зачитал

заготовленное им обращение к народу. Тому, кто доставит Пугачева живым или мертвым,

было обещано вознаграждение.

— Награду следует обещать только за живого, — возразила Екатерина. — Я не

хочу, чтобы этой наградой был дан повод к убийству. Впрочем, если хотите, можете издать

это обращение от своего имени.

Пройдет совсем немного времени — и на подавление восстания будет брошена

целая армия во главе с лучшими офицерами и генералами — Паниным, Суворовым,

Голицыным, Михельсоном…

«Не Пугачев важен, а важно всеобщее негодование», — напишет в январе 1774 года

Александр Ильич Бибиков своему другу Денису Фонвизину.

4

По возвращении двора в Петербург беседы Екатерины с Дидро возобновились с

прежней регулярностью.

Но легкости и непосредственности в них, однако, уже не было.

— Чем вы занимались эти три недели? — был первый вопрос императрицы.

— Как и все, ожидал приезда Вашего величества, — ответил Дидро.

— А мы с вашим другом Гриммом надеялись видеть вас в Царском Селе, — сказала

Екатерина.

— Уверен, что вы не скучали, — улыбнулся Дидро. — Мой друг Гримм флегматик,

но в вашем присутствии он преображается. Впрочем, это неудивительно: там, где

находитесь вы, нет места скуке.

— И все же, чем вы занимались все это время? Ваше здоровье, я вижу,

поправилось?

— Чем может быть занят философ? Болен он или здоров, днем или ночью, дома, на