Связь времен

Стремились и стремятся «объяснить» Октябрьскую революцию только концентрацией в России угнетения, эксплуатации, нищеты в невиданных для цивилизованного Запада размерах. Все это, конечно, было. Но почему же в таком случае пролетарская революция не произошла там, где степень угнетения, эксплуатации и нищеты была еще выше, чем в России? «В общем всемирно-историческом смысле верно, — замечает В. И. Ленин, отвечая Криспину, — что в отсталых странах какой-нибудь китайский кули не в состоянии произвести пролетарскую революцию…» [ 12]. В российском же национальном масштабе столь же верно, что пролетарскую революцию был не в состоянии произвести один фабричный рабочий при всей его нищете и угнетенности и даже при всем его горячем желании вырваться из нищей жизни и покончить с угнетением. Между прочим, именно фабричные, наиболее тесно связанные с крестьянством, а потому и в наибольшей степени подверженные влиянию мелкобуржуазной стихии, оставались наиболее долго оплотом меньшевизма. В. И. Ленин, вскрывая корни реформизма в русском рабочем движении, указывал не на «рабочую аристократию», которая в России в отличие от Запада почти отсутствовала, но на мелкобуржуазное окружение российского пролетариата [ 13].

Но почему же все-таки заводские рабочие или хотя бы их высший слой составили в России не развращенную до мозга костей буржуазными подачками «рабочую аристократию», а авангард пролетарской революции? По вышеприведенному свидетельству Плеханова, разрыв в зарплате между «богатым» заводским и бедным (без кавычек) фабричным рабочим достигал пятикратного размера (3 рубля в день у первого и 18 рублей в месяц у второго). Военная конъюнктура 1914–1917 годов еще более увеличила это расхождение. Получая сверхприбыли на правительственных оборонных заказах и стремясь максимально загрузить оборудование в условиях острого дефицита рабочей силы, русские заводчики были вынуждены показать купеческую «широту натуры», щедро оплачивая сверхурочные работы. Рабочие-металлисты (на многих из них распространялась броня, и многие были возвращены из окопов к станку) не могли среди окружающего их моря народной нищеты особо жаловаться на тяжесть своего материального положения.

К тому же, помимо косвенного, предпринимались попытки и самого прямого и грубого подкупа рабочей верхушки. Делалось это через так называемые «военно-промышленные комитеты» и образованные при них «рабочие группы» [ 14]. В Петрограде один из лидеров российской буржуазии, Коновалов, помышлял даже о создании «пролетарской армии» для оказания давления на царское правительство в пользу Думы и для борьбы против большевистского влияния [ 15]. Что же из всего этого в конце концов вышло?

Вышло то, что — если говорить об августе — октябре 1917 года — практически все рабочие-металлисты, от мастеров до подмастерьев, записались в Красную гвардию. Один Путиловский завод дал около 40 тысяч бойцов. По уровню мобилизации добровольцев не отставали от него рабочие коллективы гранатного завода, заводов Рено, Лаферна, Сестрорецкого, Обуховского [ 16]. То же было в Москве и других крупных промышленных центрах. Красная гвардия брала Зимний, Красная гвардия вместе с не обученными сухопутному бою матросами остановила наступление регулярных казачьих частей Краснова на Петроград, Красная гвардия сопроводила триумфальное шествие Советской власти по просторам России, Красная гвардия делом доказала верность лозунгу «Умрем за Советы!», когда по призыву заводских гудков ее отряды, вооруженные лишь винтовками и пулеметами, пошли сквозь людские потоки разбегавшейся с фронта старой армии навстречу надвигавшейся на Петроград всесокрушающей кайзеровской военной машине и остановили ее.

Заводские рабочие увлекли за собой и фабричных. Меньшевики, отказавшись признать власть Советов, сразу же потеряли остатки своего влияния в рабочей среде. Российский пролетариат в отличие от западноевропейского не был раздроблен, обессилен и в конечном счете парализован плюрализмом партий, но вступил в решающую классовую битву как единый могучий монолит.

Заводские рабочие оказались достаточно культурными и умственно развитыми для того, чтобы сломить саботаж государственных служащих, заняв при необходимости их место. Достаточно демократичными, чтобы, не в пример предыдущему поколению революционеров, найти общий язык с деревенской беднотой и крестьянином-середняком. Достаточно сплоченными и дисциплинированными, чтобы самим превратиться в организующую и дисциплинирующую силу, в оплот новой государственности среди хаоса обломков, среди стихии мелкобуржуазной анархичности. Достаточно самоотверженными и великодушными, чтобы взять на себя тяжесть борьбы за счастье грядущих поколений. Достаточно бескорыстными, чтобы без колебаний перешагнуть роковую черту, не пожалев о былом, дореволюционном, уюте и относительном благосостоянии. «Диктатура пролетариата в России, — указывал В. И. Ленин, — повлекла за собой такие жертвы, такую нужду и такие лишения для господствующего класса, для пролетариата, каких никогда не знала история…» [ 17].

Российский пролетариат, как и предвидел вождь его в 1901 году, разрушил «самый могучий оплот европейской и азиатской реакции», каким был русский царизм. Решение этой наиболее революционной задачи из всех тех, которые стояли в ту эпоху перед пролетариатом какой бы то ни было другой страны, превратило его в «авангард международного революционного пролетариата». В Кровавое воскресенье 1905 года царь пытался запугать привычным для него способом рабочих, но он не знал своего народа. Русский рабочий принял вызов, и в революцию оказались вовлеченными как наиболее зажиточные пролетарские слои (заводские) так и более бедные, менее культурные, далекие от политики и прежде лояльные самодержавию отряды фабричных рабочих. Зарево от московского пожара в декабре 1905 года, вызванного огнем императорской артиллерии по пролетарским баррикадам, увидела вся Россия, как и раньше, в 1612 и 1812 годах.

Во время борьбы с самодержавием и путем этой борьбы большевики организовали рабочие массы, создали в них ту стойкость, уверенность в своих силах, инициативу, вдохнули в них ту беззаветную решимость и энергию, которые позднее сделали возможной первую в мире социалистическую революцию. И далеко не последнее место среди душевных качеств подлинного бойца занимает чувство собственного достоинства: тот, кто готов идти на смерть ради великого идеала, не кинется, подобно собаке, на брошенную с барского стола кость. Не улучшение рабского состояния нужно было российскому пролетариату, но полное избавление от него; и не только для себя, а для всего народа, всей страны. Русской буржуазии не удалось подкупить рабочих именно потому, что царизму было не под силу запугать их.

Сочетание этих субъективных факторов революционности российского пролетариата с объективными (сравнительно высокий уровень развития капитализма в России, переход его в стадию империализма, высокая концентрация и централизация производства, сосредоточение пролетарских масс в жизненно важных для страны политических центрах и т. д.) предопределило превращение рабочего класса России в могучую армию социалистической революции.

В. И. Ленин говорил, что европейский пролетариат заражен оппортунизмом.

«Евросоциализм» от имени высокоразвитого пролетариата Запада пытался учить оппортунистскому уму-разуму «неразвитых» русских рабочих. Отвечая на одну из таких выходок, В. И. Ленин заметил западноевропейским товарищам: «У нас правое крыло не получило развития, и это было не так просто, как вы думаете, говоря о России в пренебрежительном тоне» [ 18]. В России «экономизм» был отсечен от рабочего движения еще «Искрой» до создания партии большевиков. И если «независимцы» в Германии или последователи Отто Бауэра в Австрии с успехом сходили за «левых», то соответствующий им в России меньшевизм занимает крайне правое место в рабочем движении. Дух антиревизионизма в российском рабочем движении, в большевистской партии, бескомпромиссность революционности — характерные особенности нашей революции. Астрономам известен «эффект красного смещения» в спектре лучей звезды, удаляющейся от Земли с огромной скоростью. Подобный же эффект западные наблюдатели отмечали и в российском политическом спектре, где алая полоса большевизма все более и более вытесняла собой нежно-розовый цвет стыдливо прикрытого реформизма: Россия неудержимо, с астрономической скоростью устремлялась к социализму.