Одиссея авианосца «Энтерпрайз» (Война в океанах)

«Сан-Франциско» пострадал довольно серьезно: он был разрушен буквально от носа до кормы, а внутри него не осталось практически ни одного целого помещения; даже лазарет и тот разнесло вдребезги — и все палубы крейсера были усеяны телами убитых и тяжелораненых. Судовой врач с «Джуно», О'Нил, проведший всю ночь у операционного стола на своем крейсере, взял с собой троих санитаров, погрузился с ними в вельбот и отбыл на «Сан-Франциско», чтобы помочь наиболее нуждающимся. «Мне сразу же стало ясно — работы тут непочатый край, — рассказывал потом О'Нил. — Первым делом я взялся оперировать молодого вестового старшину, чернокожего паренька по имени Джексон. Ему разворотило живот, да так, что все внутренности наружу. И этот бедняга с такой ужасной раной провалялся всю ночь на открытой палубе. Впрочем, таких раненых, как бедняга Джексон, на борту «Сан-Франциско» было сплошь и рядом. Операционную мы соорудили на скорую руку в каюте контр-адмирала Каллагана, точнее, в том, что от нее осталось. Я уже заканчивал оперировать Джексона, как вдруг у меня над головой кто-то закричал: «Тревога! Нас атакуют!» И тут буквально через одну-две секунды раздался страшный взрыв — такого я раньше никогда не слышал. Хотя мне довелось пережить бомбежки и артобстрелы тогда, при Санта-Крус, или прошлой ночью, в этот раз рвануло так рвануло. Но уже в следующий миг я подумал: «Погоди-ка!..» И действительно, ничего страшного вроде не случилось, по крайней мере рядом. Я выглянул в иллюминатор и увидел взметнувшиеся в небо черно-серые клубы дыма. Не знаю точно, что там рвануло, но кто-то потом мне сказал — это, дескать, подорвался «Джуно». Во всяком случае, когда дым рассеялся, на поверхности моря уже ничего не осталось». В самом деле, это был «Джуно» — новенький легкий противолодочный крейсер. Он затонул секунд на двадцать. Взрыв прогремел в одиннадцать часов одну минуту. В левый борт ему угодила торпеда — аккурат во вчерашнюю пробоину, которую едва успели залатать. Судя по всему, крейсер атаковала японская подводная лодка, хотя в глаза ее никто не видел. Других американских кораблей поблизости не оказалось: они были здорово потрепаны и легко уязвимы, и ни один из них так и не отважился подойти к месту крушения «Джуно» из опасений, что его постигнет та же печальная участь. Да и потом, разве мог кто-нибудь уцелеть после взрыва эдакой мощи? К тому же трагедия разыгралась в прямом смысле в считанные мгновения. А между тем из экипажа торпедированного крейсера в живых остались сто двадцать человек. И вот теперь, брошенные на произвол судьбы, они отчаянно бултыхались в воде, тщетно надеясь на помощь.

На борту «Джуно» все оставались на своих боевых постах, за исключением раненых и контуженных, они лежали вповалку прямо на палубах, прикрытые одеялами. Остальные же, кто был в состоянии думать о чем-то другом, кроме как о Господе, и мысленно просить его сохранить им жизнь, испытывали смешанное чувство — странное удовлетворение и невыразимую радость. Механики только-только снова запустили машину — и с каждым оборотом винтов «Джуно» мало-помалу приближался к безопасной зоне. Скоро на горизонте покажется Эспириту-Санто с его длинными неказистыми бараками, больше похожими на туннели. Но какая разница? Во всяком случае, лучшего места для отдыха поблизости не сыскать. Но почему непременно Эспириту-Санто? Может, все-таки Перл-Харбор? Только там, пожалуй, и смогут залатать изрядно потрепанный «Джуно». Перл-Харбор — значит Оаху. А это, в свою очередь, означает вполне цивильные дома, улицы, будоражащая обстановка баров и кинотеатров, где ты никогда не будешь одинок. Ну и, само собой, развеселые девицы. Вот это жизнь! Об этом-то и спорили наперебой матросы «Джуно»: что ждет их впереди — Эспириту-Санто или же вожделенный Перл-Харбор. Одна беда: до Гавайев идти и идти, а на крейсере, больше напоминающем решето, одолеть эдакое расстояние весьма проблематично. У кормовой орудийной башни № 6 должна вот-вот произойти смена вахты (на часах — почти одиннадцать) — еще есть время переброситься парой-тройкой слов с товарищами, которых сменяешь. Впрочем, порадовать их нечем: ведь Перл-Харбор, считай, проехали. Хотя кое-кто — так называемые бодрячки — знай себе твердят свое: подавай, дескать, им Перл-Харбор, и все тут, — как будто из принципа. Аллен Клифтон Хейн стоял и молча ждал, когда же наконец пробьет его час заступать на вахту — его боевой пост был у телефонного аппарата. Всеми этими разговорами да спорами — когда, мол, и куда? — он, честно признаться, был сыт по горло и не имел ни малейшего желания обсуждать это в сотый раз.

— В чем дело, старина? — обратился он к матросу, которого пришел сменить, а тот стоял, как истукан, и даже не думал передавать каску своему сменщику. — Ты что, к ней приклеился?

Матрос вышел из оцепенения и уже было потянул руки к каске, чтобы ее снять. Хейн на всю жизнь запомнил этот жест и слегка удивленное выражение, застывшее на лице матроса, который медленно, словно в замедленной киносъемке, поворачивал к нему голову. И вдруг лицо его, да и сам он, и орудийная башня № 6 — все разом исчезло. Чудовищный грохот — нестерпимое удушье. И кромешная тьма. Хейн не мог сообразить, жив он или мертв, или просто ослеп. Через некоторое время — когда точно, сказать трудно, — он понял, что все-таки жив, потому как ощутил чье-то прикосновение. Скоро он сообразил, что лежит, распластавшись, на палубе рядом с чьим-то телом. А еще  спустя какое-то время Хейн убедился, что даже не ослеп, поскольку прямо перед собой разглядел чьи-то башмаки: они торчали из-под края колышащегося черного облака дыма, точно из-под вздыбленного траурного покрывала. Он узнал их — матросские башмаки, и понял, что черный саван — это стелющийся по палубе дым. Наконец в голове у него все разом прояснилось. Он огляделся по сторонам и увидел других матросов: они медленно поднимались, будто это стоило им огромных усилий. Хейн попытался разглядеть в дыму тех, кто был к нему ближе всех, и кое-кого узнал. Он решил сделать, как они, и встал сначала на колени. Палуба, как оказалось, была сильно накренена и напоминала гладкий склон. Матросы, стоя кто на коленях, кто уже на ногах, кричали, как очумелые. Только сейчас Хейну стало ясно: корабль тонет, зарываясь носом в воду, и люди стараются перебраться повыше — на корму. Он и сам уже был на ногах — на этой самой корме, которая вздымалась все быстрее, все выше и круче. В двух шагах от него несколько матросов, недолго думая, кинулись за борт. И Хейн подумал: «А ведь нас того и гляди засосет в воронку. И глазом не успеешь моргнуть». В самом деле, корабль погружался очень быстро: вот уже сквозь дымовую пелену показалась вода — скоро она накроет и корму. «Ну, прыгай же! — мысленно приказал себе Хейн. — Нет, не могу». И тут взгляд его упал на кучу спасательных поясов — они валялись в беспорядке чуть ли не у его ног (и как он их раньше не заметил?). Хейн не спеша нагнулся и вытащил из кучи один пояс. Но надеть не успел — матроса захлестнуло шальным потоком воды. Хейн оказался в море — и теперь шел ко дну следом за «Джуно». Между тем после взрыва прошло всего-навсего двадцать секунд.

Хейн, однако, не выпустил пояс из рук — он вцепился в него намертво. Благодаря ему-то Хейн и спасся: спасательный пояс, точно поплавок, поднял его из морской бездны, где он мог бы исчезнуть навсегда. Хейна закружило в водовороте и стало засасывать в воронку, и уже нечем было дышать. И вдруг он на поверхности — горло сжимает от удушья, словно тисками. Глоток-другой животворного воздуха — и ему уже лучше. Но тут он ощутил во рту отвратительный привкус мазута, а на лице — какую-то маслянистую грязь. По морю стлалась густая пелена дыма, только цвет его уже был не черный, а серый. Поверхность моря была сплошь покрыта пятнадцатисантиметровым слоем мазута, и в этой мерзкой жиже что только не плавало: и рулоны туалетной бумаги, и отдельные листки белой писчей бумаги, и голубые печатные бланки. Но больше всего Хейна потрясло то, что рядом не было ни одной живой души, потрясло и напугало. Бултыхаясь в мазутной жиже, Хейн стал нацеплять на себя спасательный пояс. При мысли о том, что он остался совершенно один, в груди у него учащенно и гулко забилось сердце. И разгребая руками рулоны туалетной бумаги, Хейн поплыл куда глаза глядели. Через несколько секунд  (а может, через минуту — откуда ему было знать?) он уткнулся головой во что-то твердое и плотное: это был ярко размалеванный спасательный плот. Хотя это был совсем маленький плот, размеры его потрясли Хейна: ему даже показалось, что он уперся не иначе как в борт громадного линкора. Нащупав один из бимсов, он уцепился за него обеими руками. Значит, еще не все потеряно.