Встречи с Лениным

"Ильич, - писала родным Крупская, - заявил, что не любит и не умеет собирать грибы, а теперь его из леса не вытащишь, приходит в настоящую грибную ражь". Эта "ражь" неоднократно на него находила. Летом 1916 г. Ленин и Крупская из дома отдыха Чудивизе (недалеко от Цюриха) спешили по горным тропинкам на поезд. Накрапывал дождик, скоро превратившийся в ливень. В лесу Ленин увидел белые грибы, немедленно впал в азарт и, несмотря на ливень, бросился их собирать. "Мы вымокли до костей, опоздали, конечно, на поезд", всё-таки грибной раж свой Ленин удовлетворил вполне: бросил собирать грибы только тогда, когда наполнил ими целый мешок.

Подобного рода раж, но еще с большим неистовством, он вносил и в свою общественную, революционную и интеллектуальную деятельность.

В 1916 г. он писал Инессе Арманд:

"Вот она судьба моя! Одна боевая кампания за другой. И это с 1893 года. И ненависть пошляков из-за этого. Ну, я всё же не променял бы сей судьбы на мир с пошляками".

Боевая кампания! Лучше и не скажешь. Боевая кампания против народников, кампания за организацию партии, установление в ней централизма, железной дисциплины, кампания за бойкот Государственной Думы, за вооруженное восстание, кампания против "ликвидаторов"-меньшевиков, кампания за идеологическое истребление всех, не разделяющих воззрения диалектического материализма, кампания за поражение России в войну 1914-17 г.г., кампания за свержение Временного правительства, за захват власти, чтобы "или погибнуть, или на всех парах устремиться вперед". Жизнь Ленина, {212} действительно, прошла в виде кампаний, войны, для которой мобилизовались все его интеллектуальные и физические силы.

Что происходило с Лениным во всех этих "кампаниях", могу ясно себе представить по его состоянию во время работы над "Шагом вперед". Чтобы осуществить свою мысль, свое желание, намеченную им цель очередной кампании, заставить членов его партии безоговорочно ей подчиниться, Ленин, как заведенный мотор, развивал невероятную энергию. Он делал это с непоколебимой верою, что только он имеет право на "дирижерскую палочку". В своих атаках, Ленин сам в том признавался, он делался "бешеным". Охватившая его в данный момент мысль, идея, властно, остро заполняла весь его мозг, делала его одержимым. Остальные секторы психической жизни, другие интересы и желания - в это время как бы свертывались и исчезали.

В полосу одержимости перед глазами Ленина - только одна идея, ничего иного, одна в темноте ярко светящаяся точка, а перед нею запертая дверь и в нее он ожесточенно, исступленно, колотит, чтобы открыть или сломать. В его боевых кампаниях - врагом мог быть вождь народников - Михайловский, меньшевик Аксельрод, партийный товарищ - Богданов, давно умерший, никакого отношения к политике не имеющий цюрихский философ Р. Авенариус. Он бешено их всех ненавидит, хочет им "дать в морду", налепить "бубновый туз", оскорбить, затоптать, оплевать. С таким ражем он сделал и октябрьскую революцию, а чтобы склонить к захвату власти колеблющуюся партию, не стеснялся называть ее руководящие верхи трусами, изменниками и идиотами.

Грандиозные затраты энергии, требуемые каждой затеваемой Лениным кампанией, вызывая самопогоняние и беспощадное погоняние, подхлестывание других, его изнуряли, опустошали. За известным пределом {213} исступленного напряжения - его волевой мотор отказывался работать. Топлива в организме для него уже не хватало.

После взлета или целого ряда взлетов ража - начиналось падение энергии, наступала психическая реакция, атония, упадок сил, сбивающая с ног усталость. Ленин переставал есть и спать. Мучили головные боли. Лицо делалось буро-желтым, даже чернело, маленькие острые монгольские глаза потухали. Я видел его в таком состоянии. Он был неузнаваем. Спасаясь от тяжкой депрессии, Ленин убегал отдыхать в какое-нибудь тихое безлюдное место, чтобы выбросить из мозга, хотя бы на время, вошедшую в него как заноза мысль; ни о чем не думать, главное, - никого не видеть, ни с кем не разговаривать.

Так, после окончания "Шага вперед", - Ленин с Крупской на несколько недель ушли бродить в горы. "Мы выбирали, - вспоминала Крупская, самые дикие тропинки, забирались в самую глушь, подальше от людей". С подобным же состоянием Ленина мы знакомимся в июне 1907 г. Раж, с которым Ленин поносил либералов, ка-дэ, призывал к вооруженному восстанию, боролся с меньшевиками столь истощил его силы, что после лондонского съезда партии он возвратился в Куоккала, в Финляндию, полутрупом, Крупская немедленно увезла его подальше от людей, в глубь Финляндии, в тишайшее местечко Стирсудден на дачу Книповича. Он точно потерял способность ходить, всякое желание говорить, почти весь день проводил с закрытыми глазами. Он всё время засыпал. Доберется до леса, "сядет под ель и через минуту уже спит". Дети с соседней дачи называли его "дрыхалкой". Крайне характерно то, что, начав оживать, Ленин писал матери из Стирсуддена:

"Здесь отдых чудесный... безлюдье, безделие. Безлюдье и безделие для меня лучше всего".

Это Ленин без боевых доспехов. В состоянии - полной потери сил - он был и в Париже в 1909 г. {214} после очередной партийной склоки и изнурительной кампании против Богданова, эмпириокритиков, "отзовистов", "впередовцев" и т. д. Он убежал в деревушку Bonbon в департаменте Сэн и Марн, никого не желая видеть, слышать и только после трех недель "жизни на травке" превозмог охватившую его депрессию. Опустошенным возвратился он и с циммервальдовской конференции в 1915 г., где неистово сражался за превращение империалистической войны в войну гражданскую. Он искал отдыха в укромном местечке Соренберг, недалеко от Берна, у подножья горы Ротхорн. По приезде забирается на гору и здесь "вдруг ложится на землю", вернее, точно подкошенный, падает "очень неудобно чуть не на снег, засыпает и спит как убитый". Крупская, уже достаточно привыкшая к чередованию у Ленина высочайших взлетов и тяжкого духовного и физического изнеможения, меланхолично писала: "Циммервальдовская конференция видно здорово ему нервы потрепала, отняла порядочно сил".

В июле 1921 г. Ленин писал Горькому: "Я устал так, что уже ничегошеньки не могу". Стоило бы показать - как с октября 1917 г. то взлетал, то исчезал Ленинский "раж", чтобы, в конце концов, превратить этого бурного человека в паралитика, потерявшего способность речи, с омертвелой рукой и ногой. Но это уже далеко выходит из рамок моих записок.

Таков был Ленин. Состояние его психики никак не может быть "графически" представлено более или менее плавной линией. Линия, перпендикулярно вздымающаяся вверх, линия, перпендикулярно свергающаяся до самого крайнего предела вниз - вот его психический график. Думается, что люди с таким устройством, с такими прыжками мозговой системы, - должны, как Ленин, умирать от кровоизлияния в мозг...

{215}

СЕМЕН ПЕТРОВИЧ И ПРОФЕССОР С. Н. БУЛГАКОВ

Я уже исписал немалое количество страниц. Нужно теперь подвигаться к моменту разрыва с Лениным, рассказать как его "благоволение" исчезло в течение нескольких часов и я сразу превратился в врага, "филистимлянина", с которым он не желал "сидеть за одним столом". Ближайшим внешним поводом к тому послужило отнюдь не какое-либо политическое или партийного характера разногласие, а резкое столкновение в области философии, точнее сказать, гносеологии. Через пять лет подобное же столкновение произошло у Ленина с А. Богдановым, автором философии, в отличие от эмпириокритицизма им названной "Эмпириомонизмом". В этом случае в "филистимлянина" превратился уже не какой-то прапорщик революции, вроде меня, а важнейший большевистский генерал, за которым в 1904 г. сугубо ухаживал Ленин. Я не хотел бы ограничиться сухим протокольным изложением моего столкновения с Лениным. У этой маленькой истории есть "предистория", далеко не лишенная, мне кажется, интереса. А для рассказа об этой "предистории" нужно возвратиться всё в тот же Киев и выдвинуть две яркие фигуры - весьма известного писателя и профессора, бывшего марксиста, ставшего священником - С. Н. Булгакова и никому неведомого сектанта столяра Семена Петровича. Косвенно они оба оказались вплетенными в ход различных испытанных мною перипетий, финалом которых было свирепое заклеймение меня Лениным. Рассказ о Семене Петровиче и {216} С. Н. Булгакове я считаю необходимым предисловием к последующим главам.