Четыре королевы

Кроме того, желание Элеоноры сохранить Гасконь для Эдуарда было продиктовано не столько тщеславием, сколько более серьезными причинами. Даже в тринадцать лет Эдуард выказывал признаки того, что он станет куда более великим государственным мужем и полководцем, чем его отец. Он вырос очень высоким — впоследствии его прозвали «Долговязым», отличался во всех физических упражнениях, и трубадуры прославляли «лучшее во всем мире копье». Николас Треве, английский рыцарь, лично знавший Эдуарда, писал о нем как об «animus magnificus» («великой душе»). Мать раньше всех увидела в своем старшем сыне то, что отметил Данте: «…Смиреннейший из королей, английский Генрих, севший одиноко — счастливее был рост его ветвей» [93].

Эдуард был надеждой Англии на славное будущее — не Генрих, не Ричард; и мать твердо решила дать ему шанс показать себя. Дальнейшие события доказали ее правоту.

Элеонора в те годы шла по лезвию бритвы, пытаясь справиться с нарастающим кризисом и притом сохранить близость с супругом. Есть все основания полагать, что Генрих замечал, как королева набирается сил, умаляя его власть. Характерный инцидент произошел в те дни, когда ссора Симона с Генрихом созрела, совершенно в другой области. Элеонора даровала своему личному капеллану, Уильяму из Лондона, некий бенефиций. Генрих отдал тот же самый бенефиций другому человеку, которого выбрал сам, и когда он обнаружил, что капеллан Элеоноры уже вступил во владение, произошел взрыв. «Как далеко заходит дерзость женщины, если ее не обуздать!» — так, рассказывают, выкрикнул он, прежде чем выгнать неудачливого священника. Ситуация не улучшилась, когда Роберт Гросстест, почтенный епископ Линкольнский, добрый друг Адама Марша, стал на сторону Элеоноры, и Генриху пришлось допустить судебное разбирательство. И еще хуже стало, когда кандидат Элеоноры выиграл процесс.

Королева была слишком умна, чтобы знать — реакции ее супруга сильны, но не длительны, и она обратилась за помощью к тезке, сестре Генриха Элеоноре, чтобы та помогла утихомирить его. И она смогла бы — но тут королева ввязалась в другой спор, на этот раз с одним из сводных братьев Генриха, Эймером де Лузиньяном. Генрих назначил Эймера епископом Винчестерским, что привело его к прямому конфликту с дядей Бонифацием, архиепископом Кентерберийским.

Между ними возникли разногласия по поводу еще одного бенефиция, и Элеонора, естественно, стала на сторону Бонифация, а Генрих — своего сводного брата. Снова последовала бурная сцена, и на этот раз Генрих не ограничился восклицаниями. Он конфисковал земли Элеоноры и изгнал ее из Лондона.

Элеонора, должно быть, сильно испугалась. До времени Генриха VIII, которому было проще рубить женам головы, чем спорить с ними, было еще, конечно, далеко — но в семейной истории имелся нехороший прецедент: Генрих II, не слишком добрый дедушка, продержал свою Элеонору Аквитанскую под домашним арестом много лет [94].

Генрих III, однако, был больше привязан к семейному быту, чем его дед. И он искренне любил жену. Кроме того, ему не удавалось самостоятельно сгладить разногласия между Эймером и Бонифацием, потому не прошло и месяца, как Элеонора вернулась ко двору, и все отнятые земли были возвращены ей.

Все же эта ссора оставила осадок, и король с королевой примирились по-настоящему только после новогодних праздников, когда вся семья, включая Лузиньянов, получила ценные подарки на Рождество, и видимость семейного согласия была восстановлена. В следующие несколько месяцев Элеонора намного старательнее, чем раньше, подчеркивала, что работает в паре с супругом. Она, видимо, неплохо справилась с задачей возвращения его любви и доверия: когда Генрих выехал в Нормандию в августе 1253 года, он назначил ее регентшей Англии вместо себя.

Санча

Глава XIV. Неожиданное королевство

Красота может быть столь же действенным социальным или политическим инструментом, как и богатство, и знатность, но только если она соединена с другими качествами — решительностью или жесткостью. Санча не обладала ни стойкостью Маргариты, ни честолюбием Элеоноры. Борьба королевы Англии за то, чтобы Гасконь не досталась графу Корнуэллу, сильно осложнила отношения между Санчей и ее мужем. Ричард, естественно, ожидал, что жена использует родство для продвижения его интересов, поскольку Элеонора зависела от сестры в вопросе согласования политических устремлений графа Корнуэлла и английской короны. Добиться равновесия в этой системе было бы сложно даже для самого талантливого и опытного дипломата, а для Санчи, не прожившей в Англии еще и пяти лет, такая задача была не по силам.

Она, несомненно, осознавала, что существует конфликт между желаниями мужа и сестры, но не обладала ловкостью, необходимой, чтобы разрешить его к обоюдному удовлетворению обеих сторон. Этот ее недостаток был источником постоянной досады и разочарования Ричарда, и впоследствии сказался на прочности их брака.

Санча была единственной из сестер, которая вышла замуж за вдовца. Первая жена Ричарда, Изабелла Маршал, происходила из очень влиятельной английской семьи, и он знал ее с детства. Изабелла выросла в среде, причастной к английской политике, и научилась улавливать нюансы отношений, причины распада союзов, приливы и отливы власти. Потому она была партнером мужу в полном смысле слова — от нее исходила и эмоциональная сила, и разумные советы. Связи ее семьи имели огромное стратегическое значение для графа Корнуэлла. Ее братья, выдающиеся представители знати, могли в любой момент подняться на защиту графа Корнуэлла, даже против его брата-короля. Ричарда и Изабеллу связывало множество совместных переживаний, чувство наследственного превосходства и представления о том, каким должно быть настоящее королевство. Их союз был настолько прочен, что Ричард мог рассчитывать на понимание без слов.

А теперь он женился на чужестранке вдвое младше себя. От Санчи нельзя было ожидать той же проницательности, что от Изабеллы Маршал, и поначалу Ричард ничего такого не требовал от нее. Она являлась одной из его ценностей — наравне с хорошо укрепленным замком или породистой лошадью: элегантна, хорошо смотрелась на дворцовых приемах; наедине с ним была мила и трогательна. Если у нее немножко не хватает ума, ну и что с того?

Санча обрадовалась, когда на первом году брака зачала; она надеялась, что общие дети сблизят ее с мужем. То, что разница в возрасте и предыдущем опыте создает между ними дистанцию, чего не было у Элеоноры с ее мужем, Санча уже поняла. Дети могли бы естественным образом уничтожить этот разрыв. Когда она родила сына осенью 1246 года, ее ожидания, казалось, были вознаграждены: Ричард воспринял это как добрый знак и задал большой пир в честь события. Однако новорожденный сын Санчи умер, не прожив и месяца, «ведь земные радости ничто не ограждает от внезапных и частых бед». Потеря была сокрушительной. Элеонора сочувствовала — но Элеонора была королевой, она не могла посвятить себя целиком утешению сестры. Санча искала опоры у мужа, но эта смерть слишком болезненно напомнила ему о смерти других его детей от Изабеллы. Ричард отдалился от жены и с головой ушел в дела — одним из первых он нашел эту формулу спасения от горя, которая в наши дни стала привычной.

Главная беда Санчи заключалась в том, что она сознавала постепенное охлаждение мужа и пыталась как-то выстроить жизнь, чтобы не чувствовать себя брошенной. Она не упускала ничего из возможностей, открывающихся перед знатной дамой, не пропускала ни одного важного события при дворе. Когда Ричарда в 1247 году отправили в Париж подтвердить мирные соглашения с Людовиком перед тем, как король Франции отбыл в крестовый поход, Санча с Генрихом, сыном Ричарда, поехала тоже. Ее хорошо приняла английская знать, особенно женщины; она даже вошла в кружок любителей чтения. Сохранилась запись, приписываемая Матвею Парижскому, на экземпляре «Жизни Альбана», адресованная графине Арундел: ее просят возвратить «книгу о св. Фоме мученике и св. Эдуарде, которую я перевел и украсил; госпожа графиня Корнуэлльская [Санча] может оставить ее у себя до Троицы».