Свинцовый монумент

- Смешно сказать, Юрий Алексеевич... - Андрей заколебался, он не был уверен, когда же действительно это случилось. - Пожалуй...

- Ну-тка?

- Когда еще на срочной службе в армии в стенной газете нарисовал я двух бегущих тараканов, а наш комдив их принял за живых.

- Угу! Так, так. История, похожая на знаменитую суриковскую муху. И если ее предположительно продолжить в том же духе, вам надо со всей серьезностью готовиться написать, ну, допустим, "Взятие снежного городка", "Боярыню Морозову" и "Утро стрелецкой казни".

- Ну что вы! Юрий Алексеевич...

- И ничего-с. А как же альпинисту без Ушбы, пика Ленина или Джомолунгмы? Не будет с моей стороны, Андрей Арсентьевич, нескромностью спросить: какая все-таки тема в широком плане уже отяготила на долгие годы, захватила вас, воображение ваше?

Постукивая палкой в пол, он смотрел на Андрея доброжелательно, всем видом своим поощряя его ответить, пусть и не очень-то четко, отточенно, зато дерзостно, с этаким свободным взмахом могучих крыльев. Андрей помрачнел. И всегда холодное его лицо сделалось совсем жестким, резким.

- Я хотел бы... хотел бы... - И остановился. - Но все это настолько смутно... Я боюсь даже сказать. То, что видел я на войне... В одно полотно это никак не вместимо. А множество отдельных частностей все же не составит главного... Вот видите, я даже словами выразить свою мысль не могу, так где же это мне сделать в красках, в рисунке! И потом, хочется мне разгадать тайну движения, чтобы не само по себе и лишь иногда оно у меня получалось, а всегда, по моему велению...

Андрей остановился снова, чувствуя, что в его словах можно найти изрядную толику самонадеянного бахвальства. А говорить он начал совсем неподготовленный.

- И прекрасно! - сказал Юрий Алексеевич. - Прекрасно, что вас тянет к серьезным и крупным темам в искусстве. А что пока еще никто в совершенстве не овладел в живописи безотказно подвластной художнику тайной движения... Он повертел палкой, и резиновый наконечник слабо скрипнул в трещинах паркета. - Что ж, будьте первооткрывателем. Работайте. И если даже вы не найдете философский камень, не решите квадратуру круга - это не в ущерб вам. Что-нибудь вы да найдете и что-нибудь да решите. Великого можно достичь только тогда, когда стремятся достичь великого. Подчас невозможного. Как раз, кажется, у вас, сибиряков, есть такая охотничья поговорка: пошел на медведя - рябчиков не стреляй.

- А мне пока даются только тараканы, - хмуро сказал Андрей.

- Н-да, говоря аллегорически, на тараканах, конечно, Андрей Арсентьевич, далеко не уехать. Надо вам запрягать тройку добрых коней, - и оборвал себя. - А впрочем, если именно это ваше истинное призвание? И огромное полотно, раскрывающее тайну движения, только некий символ, потаенная мечта? Знаете, соединение такой мечты с целенаправленной каждодневной работой над тем, что острейшей болью вонзила в вашу душу война, и к тому еще вы ведь сами сказали: главная сила ваша в изображении птиц, зверей и растений - к тому же и эта ваша увлеченность может вас привести тоже к великим результатам. Великое необязательно километрами измеряется. Не зря говорят: целый океан можно увидеть и в капле воды. Понятно, не в любой капле. Ну-с, а самое что ни на есть практическое приложение ваших сил в таком случае где и как вы рассчитываете осуществить? Виноват, кажется, об этом я вас уже спрашивал.

- Поступлю на какую случится работу. Вероятнее всего, учителем рисования. Быть только художником для меня еще невозможно.

- Не согласен! Художник должен быть только художником. При такой, кстати, аттестации, какую дает вам Альфред Кристапович.

- Спасибо ему за это. Но в нашем городе...

- Позвольте, позвольте, что значит "в нашем городе"? Разве художник инвентарная частица некоего определенного городского хозяйства? Под номером, с биркой и так далее.

- Нет. Просто сами масштабы...

- Ах, мас-шта-бы! Тогда, знаете ли, я помогу вам определиться в Москве! И будете иметь постоянную работу именно как художник при издательствах. Станете рисовать любимых ваших тараканов. И бессонными ночами ломать голову над "квадратурой круга", сиречь, тайной движения. Вы не женаты?

- Нет.

- Это хорошо. То есть плохо. Хорошо в том смысле, что одному в Москве с жильем все-таки легче устроиться. А плохо потому, что художнику, вечно терзающемуся в своих творческих исканиях, совершенно необходима женская ласка. Итак, решено?

- Большое вам спасибо, Юрий Алексеевич. Но все же я поеду в Сибирь. У меня мать...

Юрий Алексеевич хлопнул себя по лбу.

- Федот-простота! И девушка, конечно. Ну, тогда давайте так. Когда у вас все образуется и потребуются "масштабы", подайте мне голос. Я начну действовать. Право, мне очень хочется помочь вам. Вспоминаю свою молодость. Если бы тогда не отец Кристапа Яновича...

Потом вплоть до Светлогорска в сознании Андрея все стоял этот разговор с Юрием Алексеевичем, задушевная беседа за чаем, который накрыла, пожалуй, не меньших лет, чем и сам Юрий Алексеевич, домашняя работница.

- Сорок пять лет в нашей семье Полина Игнатьевна, - сказал он, знакомя ее с Андреем. - Надо бы для такой оказии придумать ей какую-то степень родства. Она говорит: называйте просто - своя. Ну так вот, теперь, когда я остался вдовцом, она и весь свет мой в домашнем окошке. О детях и внуках не стану рассказывать. Все хорошими людьми выросли. Но кто сложил голову на полях сражений, вечная им память и моя отцовская и дедова скорбь, а кто жив, раскидала судьба по белу свету. Пока. Лелею надежду, когда-нибудь вновь собраться всем под одной крышей. Как жили до войны.

В этом было нечто высокое, многозначительное. Семья как великая опора в жизни, как продолжение общего дела общими силами.

Ведь, собственно, такая же мысль владела и Галиной: создать семью, продолжить в ней себя, не засушить доставшуюся ей веточку жизни. Пусть даже и без любви. Но если так - была ли у нее любовь и к Мите? Потому, быть может, так быстро и "уходит" он от Галины. И кстати, Юрий Алексеевич за столом, вспоминая юность, свою женитьбу, ни словом не обмолвился о любви, будто тогда они просто выполняли неотвратимый закон природы. Не жестокий, но и не кладущий отпечаток сияния счастья на всю жизнь. Словно бы так: было, было. А теперь вступили в силу другие законы. Во всяком случае, по-видимому, нужно дожить до преклонных лет, чтобы понять эти законы. А сейчас думать и думать.

Много раз Андрей возвращался мыслью и к предложению Юрия Алексеевича закрепиться в Москве как художнику при издательствах. За чаем Юрий Алексеевич кое-что и еще уточнил. Художники, знатоки животного и растительного мира, всегда очень нужны в качестве иллюстраторов детских книг. Ему тут и карты бы в руки. И опять-таки совсем не в ущерб "квадратуре круга" - великой мечте о полотне, которому вся жизнь своя посвящается...

Великой мечте... Но чем он располагает для ее осуществления? Только жадным желанием. И совершенно туманным видением конечной цели. Тайна движения... Какого движения? Механического? Или в проявлениях жизни? Чьей? Определенного человека или всего человечества? А может быть, живой природы вообще. Какой ответ готов дать он, Андрей Путинцев? И не в словах, не в логических построениях мысли, а в красках и комбинациях линий. Абстракция вообще не ответ, тем более философский. Это уход от ответа, маска, за которой нет ничего. Мир существует не в абстракции, а в реальности, доступной всем чувствам человеческим. Но не заставишь картину заговорить человеческим голосом, не опьянит своим ароматом цветущая на полотне сирень, не уколет роза шипами, и никогда не узнаешь вкуса нарисованного на полотне яблока. Сколько ни вглядывайся в картину, того, чего на ней нет, что не изображено художником, того и не увидишь. Конечно, картина может вызвать различные ассоциации, так же как, читая книгу, вдруг воссоздаешь и зрительный образ героя. И все-таки картины надо писать, чтобы на них не только смотрели, а понимали, догадывались, о чем там, на полотне, разговаривают люди.