О тех, кто предал Францию

В январе 1939 года Барселона пала. Через две недели войска Франко появились на французской границе. Сотни тысяч бойцов и граждан бежали из республиканской Испании во Францию. Здесь их поместили в лагери. Они страдали от равнодушия властей, от жестокого холода и плохого питания. Анри де Кериллис писал тогда, что царящий в лагерях для беженцев хаос свидетельствует о позорной неспособности французских гражданских и военных властей что-нибудь должным образом организовать. Правые газеты ответили кампанией против «шантажирования жалостью» и требованием выдачи «испанских преступников» генералу Франко.

История унижения Франции пополнилась новой страницей. Сенатор Леон Берар, кандидат Лаваля на предстоявших президентских выборах, дважды ездил в Бургос для переговоров о признании Францией правительства Франко. Генерал не принял его. Целыми днями Берар обивал пороги министерства иностранных дел Франко в ожидании аудиенции. Пришлось пообещать Франко все золото, депонированное испанскими республиканцами, и все оружие, которое они сложили на французской границе, прежде чем он удостоил дать согласие на свое признание. Палата вынесла решение о признании незначительным большинством в 323 голоса против 264, при наличии около 20 воздержавшихся. Больше трети депутатов, принадлежащих к партии самого Даладье, голосовали против признания Франко.

В Рим был отправлен эмиссар. Это был друг Лаваля, директор Индо-Китайского банка Поль Бодуэн. В качестве главы франко-итальянского треста, имевшего монополию на добычу соли в итальянской Восточной Африке, Бодуэн был в столице Италии частым гостем. У него были связи с самыми влиятельными лицами в итальянских политических кругах. Деловые интересы и политические симпатии делали его ярым сторонником сближения с Италией. Что предложил он в Риме, об этом можно только догадываться: долю в прибылях Суэцкого канала, новый статут для итальянцев в Тунисе, может быть, порт Джибути — конечный пункт единственной железной дороги в Абиссинии. В то время распространялись россказни о том, будто Джибути невозможно защищать. Высшие чиновники Кэ д'Орсэ говорили мне, что они подозревают Боннэ в намерении устроить сделку, уступив Италии Джибути.

В марте Франко занял Мадрид. Правительство Даладье излучало оптимизм. Доказывалось, что, признав Франко, демократические страны получат возможность эффективнее бороться против усиления национал-социалистского и итальянского влияния в Испании и даже уменьшить это влияние. Посол в Мадриде, маршал Петэн, считался крупной фигурой в этой игре. Заключенное в предвидении победы Франко джентльменское соглашение Великобритании с Италией теперь начнет функционировать. А Франция в «очищенной» европейской атмосфере тоже достигнет взаимопонимания с Муссолини.

Всякий, кто пытался предостеречь против такого необоснованного оптимизма, объявлялся «торговцем войной». Газета «Жур» требовала, чтобы «эти негодяи», которые видят тучи в ясном небе, — вроде Пертинакса и Женевьевы Табуи, — были посажены за решетку.

Оптимизм все возрастал. В начале марта Невиль Чемберлен заявил в печати, что все признаки указывают на спокойное политическое будущее и на облегчение экономического положения в Европе. Его рупором во Франции был Пьер-Этьен Фланден. 12 марта он объявил: «Доходящие до нас за последние дни прогнозы Лондона относительно международного положения гораздо более оптимистичны. Итак, пророки, столь упорно трудившиеся и продолжающие трудиться над тем, чтобы встревожить общественное мнение Франции, теперь видят, как их зловещие предсказания одно за другим обнаруживают свою лживость».

15 марта 1939 года, через пять с половиной месяцев после Мюнхена, Гитлер вступил в Прагу.

За этой сенсацией скоро последовал Мемель. В страстную пятницу Муссолини вторгся в Албанию и включил ее в состав новой Римской империи.

Говорили, что после событий в Праге Даладье и Чемберлен изменили свою тактику, что они отказались от политики умиротворения. Я плохо верю в это. Злобный провинциал, Эдуард Даладье не так-то легко усваивал преподанные ему уроки. Обоим недоставало того величия, которое отличает настоящих государственных деятелей и которое выражается в умении признавать собственные ошибки. Даладье вовсе не склонен был признавать, что наделал в прошлом глупостей.

Политика умиротворения не была продиктована мотивами сентиментальности. Она не была порождена и тем умонастроением, которому присуща столь сильная ненависть к войне, что любые жертвы кажутся предпочтительнее. Нет, эта политика вытекала из чисто политической концепции, ясно выраженной французской фашистской газетой «Комба»: «Партии правого крыла страшились войны не только из-за связанных с ней бедствий, не только из-за возможного поражения и опустошения Франции, но, главным образом, из-за того, что поражение Германии означало бы крушение авторитарных систем, которые представляют главный оплот против коммунизма и, пожалуй, большевизации Европы».

Известно, что русское предложение о созыве конференции с участием Франции, Великобритании, России, Польши, Румынии и Турции для обсуждения мер сопротивления дальнейшему развитию агрессии поступило через три дня после падения Праги. Однако оно было отвергнуто как «преждевременное».

К концу марта из Берлина, Варшавы и Данцига начали просачиваться слухи о том, что в Данциге назревает национал-социалистский путч.

Угроза по адресу Данцига, таившая в себе опасность общеевропейской войны, сплотила общественное мнение, особенно в Англии. Надо было что-то предпринимать. Совершенно очевидной становилась необходимость вступить в переговоры с русскими и выдвинуть четкие предложения. Это сделано не было.

В том же месяце было сделано англо-французское предложение России: гарантировать помощь Польше, подобно тому как это сделали демократические державы. Русский ответ пришел через два дня; он содержал предложение немедленно заключить тройственный союз между Францией, Великобританией и Россией.

9 мая последовал ответ на русское предложение — более чем три недели спустя после его вручения. Ответ этот представлял собою слегка измененный вариант первоначального англо-французского предложения. Русские снова не теряли времени с ответом. По истечении пяти дней они повторили свое требование о тройственном союзе.

Прошло две недели, пока демократические державы приняли решение. За это время немцы и итальянцы закончили переговоры о военном союзе. Кулондр прислал еще одно предостережение из Берлина. На этот раз оно было сформулировано гораздо резче.

27 мая, наконец, были посланы инструкции французскому и английскому послам в Москве вступить в переговоры о тройственном союзе с русскими.

В тот же самый день был подписан военный союз между фашистской Германией и фашистской Италией — так называемый «железный пакт». Переговоры о нем длились ровно двадцать дней.

Смятение во Франции быстро нарастало. Съезд французских социалистов выявил глубокие разногласия внутри партии. Единый фронт между социалистической и коммунистической партиями был нарушен. Генеральный секретарь социалистической партии, Поль Фор, один из советников Боннэ, предостерегал против союза с Россией.

«Если державы оси почувствуют себя окруженными, — говорил он, — они начнут войну».

Марсель Деа, другой приспешник Боннэ, открыл в прессе кампанию против «риска во имя Данцига».

Июнь закончился на несколько более спокойной ноте.

Главный агент Гитлера во Франции, Отто Абетц, был выслан. Ловкий и не лишенный культуры человек и бойкий собеседник, он был женат на француженке и блистал во многих парижских салонах. Графиня Элен до Порт, подруга Поля Рейно, и маркиза де Крюссо, приятельница Даладье, приглашали его к себе.

Он имел в своем распоряжении огромные суммы денег. Он покупал журналистов, издателей, рекламную прессу. Он покупал политических деятелей. В донесении из Берлина, погребенном в архивах Боннэ, говорилось, что Абетц однажды, в минуту откровенности, хвастал, что свыше дюжины французских парламентариев у него в кармане.