Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну

Если Николай II отказался от Мурмана, то для решения проблемы базирования океанского флота было необходимо вести войну за захват других подходящих территорий, а цели оставались две на выбор: Проливы или незамерзающие порты на Дальнем Востоке со свободным выходом в Тихий океан.

Николаю довелось испытать оба варианта – и он проиграл обе предпринятые войны, свое царствование и жизни – свою, своей жены, своих детей и миллионов прежних приверженцев.

Начал же он с выбора одного из этих двух названных вариантов. Было это в апреле 1895 года, т.е. сразу всед за тем, как произошел отказ от создания базы на Мурмане.

Весной 1895 года завершилась Китайско-Японская война, начавшаяся летом 1894 года – первая из войн, преимущество в которых эксперты изначально отдавали противникам Японии. Вопреки ожиданиям, Китай оказался разгромлен наголову, но дипломатический нажим (со стороны России, Германии и Франции – хорошенькая компания!) заставил Японию ограничиться в своих территориальных притязаниях и размерах контрибуции, наложенной на побежденных [275].

В эти же дни Николай II начертал на докладе министерства иностранных дел: «России безусловно необходим свободный в течение круглого года и открытый порт. Этот порт должен быть на материке (юго-восток Кореи) и обязательно связан с нашими прежними владениями полосой земли» [276].

Дальнейшее течение событий прокомментировал Витте (еще до начала Первой Мировой войны): «если бы Император Николай II издал тогда указ о том, что надобно устраивать наш морской базис на Мурмане, то несомненно, он сам увлекся бы этой мыслью, которая представляла собою завет покойного его отца. Тогда, вероятно, мы не искали бы выхода в открытое море на Дальнем Востоке, не было бы этого злополучного шага – захвата Порт-Артура и затем, так как мы все спускались вниз, шли со ступеньки на ступеньку, – не дошли бы мы и до Цусимы» [277] – и далее, продолжим мы.

4. Перекресток веков.

4.1. Мир на пороге ХХ века.

Девяностые годы XIX века стали переломным моментом в истории всего человечества [278].

К этому времени практически закончилась колониальная экспансия европейских народов, продолжавшаяся в течение предшествовавших четырех столетий – это было основным способом европейцев избавляться от излишков собственных собратьев; другим традиционным методом были войны непосредственно между собой.

Колониальная экспансия иссушила народы Испании и Португалии, на протяжении столетий отдававших лучшие кадры заморским завоеваниям и покорению завоеванных территорий; остававшегося населения все же было слишком много, и оно погрязло в проблемах измельчания сельских владений на родине, превративших процветавшие прежде метрополии во второсортные европейские государства.

Лучше с этой задачей управилась Великобритания, у которой внешняя политика почти идеально сочеталась с внутренними экономическими и демографическими процессами: единонаследие, жестко поддерживаемое законом, сохраняло процветавшие владения лендлордов, младшие братья которых и отправлялись на заморскую службу. Туда же выбрасывались и излишки крестьянского населения, беспощадно изгоняемые из сельскохозяйственной деятельности. С конца XVIII века исход крестьян из деревень успешно использовался и бурным развитием индустрии.

Совсем не случайно эта нация оказалась мировым промышленным лидером: вынужденная мобильность, которой волей или неволей было захвачено большинство англичан, толкало эту нацию прежних земледельцев и рыбаков на поиск эффективнейших путей применения собственных сил, сконцентрированных на ограниченной территории – как и в Японии ХХ века. В свою очередь, проникновение промышленных технологий в сельское хозяйство повышало производительность последнего, уменьшало потребность в чисто физической силе сельскохозяйственных работников и, как следствие, ускоряло и усиливало перемены в демографической структуре: Англия стала первой индустриальной державой мира и одновременно родиной новейшего промышленного пролетариата, младенческие трудности которого вдохновили Маркса и Энгельса на их бредовые идеи.

То же самое, но в еще более значительных масштабах, происходило затем и в США, где аграрного перенаселения практически вовсе не возникало: малейшее проявление тесноты толкало динамичных и предприимчивых американцев на покорение поначалу бескрайних просторов Дикого Запада, а с конца XIX века, когда были достигнуты пределы территориального расширения, все излишки бурно растущего населения (за счет естественного прироста и одновременной массовой иммиграции) успешно поглощались беспредельным индустриальным развитием. Трактор и автомобиль, преобразовавшие американское и канадское сельское хозяйство в двадцатые-тридцатые годы ХХ века, сыграли решающую роль в этом процессе.

На Францию [279] пришлась роль, промежуточная между Англией и Испанией с Португалией: так сложилось и к XIX веку, так в значительной степени сохраняется и по сей день.

Между тем, еще в XVIII столетии усилились и процессы, обратные колониальной экспансии: метрополии теряли власть над быстро прогрессирующими колониями. Первыми добились независимости США, а на протяжении XIX века их примеру последовала и преобладающая часть испанских и португальских владений Нового Света.

К началу ХХ века и Северная, и Южная Америки как бы самоизолировались от Европы: влияние там европейцев иссякло, американцы углубились в собственные проблемы, а до европейских им, казалось, не было никаких дел.

Поразительно, насколько это усыпило бдительность всех политических умов в Европе: несмотря даже на активнейшее вмешательство США в Первую Мировую войну, европейцы всерьез продолжали строить и пытаться реализовывать свои самостоятельные планы вплоть до апогея Второй Мировой войны, совершенно искренне не понимая, что все их потуги – всего лишь жесточайшие битвы крыс и мышей в тени жирнейшего, но мускулистого американского кота, еще не решившего, со съедения кого из них ему следует начинать.

Почти столь же плачевным оказалось и отношение европейцев к восточному соседу – России, хотя они никак уж не могли не замечать ее присутствия и даже пытались активно использовать ее в своих злых, но недальновидных играх. Но русский кот, вовсе не жирный, но гигантский, худой и ободранный, был все же по силам куда значительнее крыс и мышей!

В результате мир после 1945 года оказался совсем не таким, как воображали себе европейские политики, родившиеся еще в предшествующем столетии.

В конце же XIX века европейцы столкнулись с ситуацией, когда почти все заморские владения оказались переделены между ними, и следовало приступать к каким-то иным средствам разрешения собственных внутренних проблем. На колониальной карте мира еще оставалось громадное белое пятно – Китай, которому-таки удалось удержать собственную независимость и, несмотря на политические катастрофы и социальные извращения, вырасти уже во второй половине ХХ века в самостоятельную великую державу. В остальной Азии и в Африке колонизаторы (не исключая России) уже четко ощутили острые локти друг друга.

Англо-бурская война 1899-1902 годов была типичным заморским конфликтом европейцев между собой (как это случалось и в невероятно быстро забытой истории покорения Америк), а в 1898 году едва не вспыхнула самая настоящая война между Францией и Англией из-за какого-то никому неведомого и никому не нужного пункта в верховьях Нила!

Стали нагнетаться и отчасти разрешаться конфликты между европейцами из-за Марокко, Туниса, будущей Ливии. В декабре 1900 было заключено секретное итало-французское соглашение: Италия признала французские притязания на Марокко, а Франция – итальянские на Триполи. Тем самым Италия начала свое дипломатическое сползание на позиции противников Германии, постепенно добиваясь урегулирования своих конфликтов с ними по разнообразным территориальным поводам.