Портрет влюбленного поручика, или Вояж императрицы

Дом на Арбате. Дом на Малой Дмитровке Василия Дмитриевича. Дом сестры Арсеньевых Авдотьи Дмитриевны, жены бригадира Е. Л. Пурикова, сначала на Старой Басманной — он был продан в 1796 году тем самым Хлебниковым, с которыми породнились Полторацкие и у которых останавливался запросто Капнист, — затем на Пречистенском (Гоголевском) бульваре, где по их заказу был построен М. Ф. Казаковым настоящий дворец (№ 10). Дом Бекетовых на Тверской, выстроенный по проекту В. И. Баженова и после надстройки переделанный для Центрального дома актера. Соседний дом на Тверской — № 14, принадлежавший Е. И. Козицкой-Мясниковой. Дом Бибиковых на Пречистенке, 17. Московские и только московские адреса…

Конечно, можно было считать, что они появились в жизни Арсеньева-2 и Арсеньева-3, как называли их служебные формуляры, только после выхода в отставку или пустовали до отставки владельцев. Так или иначе, список владельцев домовладений в Москве 1792 года называет обоих братьев. Но все дело в том, что в 1794 году их имена фигурируют в исповедных росписях московских церковных приходов вместе с членами семей и дворней — неопровержимое доказательство жизни в Москве. А тогда где были написаны портреты Боровиковского — в Петербурге или Москве? Так ли безвыездно находился художник в столице на Неве или хорошо знал и Москву, куда вели пути его заказчиков и друзей?

Глава 6

Господин и госпожа Вторые

На этот раз приезд отмечен был в Павловске. Поручик Боровиковский 1 июля 1795 года „по полудни в 6-м часу“ приезжал во дворец и ровно через час уехал обратно в Петербург. Ни до, ни после записи Городового управления не называли его имени. Причина визита — натурный сеанс. Единственный, как и должно было быть в отношении особы императорской фамилии. Боровиковскому далеко до приезжих знаменитостей, и кто знает, как прошло время, предоставленное портретисту для знакомства с моделью: присутствие при разговоре, на приеме или с альбомом в руках для первого карандашного наброска. Другое объяснение трудно найти.

Привозить завершенную работу высоким заказчикам не приходилось. Едва ли не единственное исключение представляла пользовавшаяся особыми симпатиями императрицы М. А. Колло. Обычно портрет забирался посыльными, художнику оставалось через доверенное лицо получить соответствующую плату.

Обратить внимание императрицы на миргородского художника не удалось, если вообще кто-то пытался это сделать. Зато ему открылся дуть к малому двору. Можно сказать больше. По-видимому, речь шла о портрете великого князя Константина Павловича.

Все здесь ничем не напоминало Петербург. Владения господина и госпожи Secindat… Вторых, как с убийственной иронией их называла императрица. Екатерина никогда не испытывала родительских чувств к сыну. Павел отвечал матери тем же. С годами отчуждение перерастало в неприязнь, скрытая неприязнь — в откровенную ненависть. Да и что было скрывать! Екатерина жила, благополучно царствовала, творила свою волю, наследник был обречен на тянувшееся десятилетиями ожидание. Уходила молодость, подходили зрелые годы, не за горами стояла старость. Сорок с лишним лет надежд, опасений, попираемого самолюбия. В конце концов, свой клочок земли, свой дом, одни и те же лица семьи, придворных, исчезавших, как только до Екатерины доходили слухи о складывавшихся с ними добрых отношениях, рождавшемся доверии, тени преданности, становились желаннее необузданной роскоши императорского дворца.

Екатерина не возражала против исчезновения великого князя, один вид которого вызывал у нее приступы желчи. Он мог жить в предоставленных ему загородных местах. Там за ним было даже легче наблюдать. А появляющиеся у Павла странности — их не стоило ограничивать. Напротив, рассказы о них компрометировали в глазах придворных и дипломатов и без того мало популярную фигуру наследника. Так в жизни месье и мадам Вторых появились Павловск и Гатчина. Только после этого малый двор и впрямь обрел реальное существование.

Гатчина переходит во владение Павла в 1783 году, и первые страницы ее истории говорят о людях, которые связывают с наследником престола свои надежды. Никита Панин, мечтавший о передаче власти Павлу ради преобразования русского государства в конституционную монархию. Воспользовавшаяся его иллюзиями Екатерина, тем не менее, вынуждена была считаться в влиятельным вельможей и передать в его руки воспитание наследника как незатухающую надежду на реализацию своих планов в будущем. Н. И. Салтыков, входивший в панинское окружение. Александр Борисович Куракин, внук Н. И. Панина, проведший с великим князем детские годы. Известный своими переводами с французского и сочинениями по географии С. И. Плещеев, этот Сюлли Павла, как называли его современники, со своим увлечением мистицизмом и причастностью к масонству. Наконец, Н. В. Репнин, особенно нелюбимый императрицей за сношения с Н. И. Новиковым и мартинистами. Все они, по выражению императрицы, „бравировали ее неудовольствием“.

Впрочем, и на этот раз судьба оказалась благосклонна к Екатерине. Н. И. Панина не стало в марте того же 1783 года, Н. И. Салтыкова она поспешила в сентябре перевести к своему старшему внуку, будущему Александру I, и во всяком случае отдалить от малого двора. Чем-чем, а искусством слежки за окружением императрица владела в совершенстве. Как в шахматной партии, каждое перемещение или назначение в придворном штате преследовало определенную, четко намеченную цель. На месте Н. И. Салтыкова появляется в должности гофмейстера малого двора граф В. П. Мусин-Пушкин. Императрица вполне могла рассчитывать на его лояльность и тщательно скрываемую антипатию к настроениям великого князя. Да и настроениями при желании удавалось также незаметно руководить.

Екатерина проявляет необъяснимую снисходительность к прусским увлечениям сына. Более того, поддерживает его военные занятия. Чем могли грозить большому двору каких-нибудь два полка, тем более переделанных на ненавистный армии прусский лад! Чем больше Павел ими занимался, чем шире расходилась молва о любезной его сердцу муштре, тем вернее оправдывался расчет на антипатии в обществе к наследнику. Приезжавшие на обязательные дежурства к цесаревичу придворные чины большого двора не могли не замечать происходивших в великом князе перемен. По словам современника, „наследник престола препровождал обыкновенно лето в двух своих увеселительных замках, в Павловском, близ Сарского села, и в Гатчине, занимаясь по склонности врожденной к военной службе вахтпарадами, учил каждое утро при разводе или батальон морской или кирасирской свой полк, а с утренней зарей забавлялся иногда полковыми строями. Прочее время дня он томился в скуке, не имея кроме чтения никаких занятий; вечера он убивал за шашками… От природы же был весьма умен и учен основательно, память имея превосходную, но был, как и я грешный, безобразен лицом, и как я же любил около женщин делаться рыцарем“.

Фавориты относились к Гатчине и ее обитателям с нескрываемым пренебрежением. Какой смысл был заискивать в цесаревиче, когда дело явно шло к передаче престола старшему внуку. Дипломаты, опасаясь недовольства Екатерины, избегали великого князя. Да императрица не допускала и мысли о непосредственном их общении с Павлом. Придворные одинаково тяготились унылой обстановкой „Малого двора“, как не хотели ставить себя под угрозу царского гнева. Когда приехавший в Гатчину митрополит Сестренцевич принужден был задержаться там по болезни, последовал переданный ему через Потемкина выговор императрицы и совет бывать у „господ Вторых“ возможно реже. Одно из немногих дозволенных развлечений малого двора — любительские спектакли не ладились из-за случайного состава участников. „На пробах наших, — писал И. М. Долгоруков, — нечему было учиться. Шум один и споры начинали их и оканчивали; всякой заправлял и никто никого слушаться не хотел; к тому же совместничество препятствовало доброму согласию между нами. Гатчинские жители составляли свою партию, а мы, петербургские, заезжие, свою, и оттого усилия наши часто не имели полного успеха“.