Мемуары

Как-то мне для уплаты неотложных долгов понадобилось сто цехинов, и я попросил их у своего опекуна.

— А почему бы, мой милый, — спросил он меня, — тебе не доставить такое удовольствие г-ну Л'Аббадье?

— Я не решаюсь, дорогой отец.

— А ты решись, я думаю, что он охотно ссудит тебе эту сумму.

— Я в этом очень сомневаюсь, но попробую.

Я увидел Л'Аббадье назавтра и после короткой преамбулы изложил ему, какого рода услугу я ожидаю от него. Он рассыпался в извинениях, привел тысячи причин, сказал все, что положено говорить, когда хотят вежливо отказать в просьбе. Я откланялся и поспешил к своему патрону рассказать ему о моей неудачной попытке. Улыбаясь, он сказал мне, что этот француз совсем не так умен, как казался.

Беседа эта происходила именно в тот день, когда назначение должно было обсуждаться в Сенате. Я отправился в город по своим делам или, точнее сказать, по своим забавам, вернулся я поздно и отца увидел только на следующее утро; поздоровавшись, я сказал ему, что собираюсь пойти с поздравлениями к новому инспектору.

— Избавь себя от этого труда, сын мой, Сенат отказал в ходатайстве.

— Как? Три дня назад Л'Аббадье был совершенно уверен в противном!

— Он не ошибался, декрет был бы уже подписан, если бы я не выступил против. Я разъяснил Сенату, что столь важный пост нельзя поручить иностранцу.

— Я очень удивлен, ведь Ваше Превосходительство еще вчера не думали об этом.

— Ты прав, но до вчерашнего дня я не знал его достаточно хорошо. А вчера я понял, что у этого субъекта совсем не та голова, какая нужна на этой должности. Разве человек, находящийся в здравом уме, может отказать в такой безделице, как сотня цехинов? Этот отказ стоил ему важного места и трех тысяч экю, которые он получал бы в этой должности.

Выйдя из дому, я неожиданно встретил Завойского; с ним был и Л'Аббадье, которого я никак не хотел увидеть. Этот последний был в ярости.

— Если бы вы предупредили меня, что сотня цехинов нужна для того, чтобы заткнуть глотку Брагадину, я бы нашел возможность доставить вам эту сумму.

— Если бы у вас была голова инспектора, вы бы сами могли догадаться об этом.

Этот злопамятный человек оказался мне весьма полезным; он рассказывал об этом случае всем, кто желал его слушать; с тех пор всякий нуждающийся в помощи моего покровителя обращался сначала ко мне. Вскоре все мои долги были уплачены…

Итак, я возвратился в свое отечество. Чувства, которые я испытывал, знакомы каждому истинно мыслящему человеку, когда он вновь видит места, давшие его разуму и сердцу первые впечатления.

В моем кабинете я с радостью нашел полное «статус кво». Слой пыли толщиной в палец на моих бумагах свидетельствовал, что ничья рука не нарушала их покой за эти годы.

На третий день после возвращения я приготовился сопровождать на гондоле выход «Бучинторо»*. На этом корабле новый дож, согласно древнему обычаю, отплывал для церемонии обручения с Адриатическим морем, вдовой стольких мужей и при этом всегда целомудренной невестой. Дурная погода вынудила, однако, отложить торжество, и я, воспользовавшись этим, отправился вместе с г-ном Брагадином в Падую. Мой покровитель, который так празднично провел свою молодость, с годами стал искать тишины и покоя и всегда удалялся из Венеции накануне шумных торжеств. Проводив его до Падуи и отобедав там, я попрощался с ним и отправился в обратный путь, наняв почтовую карету. Случись мой отъезд двумя минутами раньше или позже, никогда не произошло бы со мной то, что произошло, и судьба моя сложилась бы совсем иначе. Читатель убедится в этом.

Выехав в роковую минуту из Падуи, я около Оридажо встретил почтовый кабриолет, запряженный двумя шедшими крупной рысью лошадьми. Едва успел я разглядеть внутри очень хорошенькую женщину и мужчину в немецкой униформе, как кабриолет опрокинулся. Не раздумывая, я выскочил на ходу из кареты и успел подхватить даму, которая вот-вот и упала бы в воды Бренты. Целомудренной рукой я восстановил порядок ее туалета, нарушенный столь неожиданным падением.