Трагедия адмирала Колчака. Книга 2

Вторая группа — Каинский и Тарский уезды Томской губ., где выступают небольшие отряды 50—600 чел. под началом Лубкова и др.

Третья группа — Енисейская губ. На юге, в ее житнице — Минусинском крае, держится «армия» Кравченко и Щетинкина, насчитывающая от 20—25 тыс. бойцов и имеющая все рода оружия (у Кравченко 3 орудия, 25 пулеметов). Колыбель Кравченко — Степно-Баджейская вол. на южной границе Канского и Красноярского у. Щетинкин занимает северную часть Ачинского у. Обе группы, соединившись, образовали весной общий Камарчагско-Манский фронт (Камарчаги — ст. жел. дор. в 60—70 верстах от Красноярска; Мана — горная река) со «столицей» повстанческой территории в с. Степном Баджее. Здесь велась планомерная агитация, собирались съезды крестьян, издавалась гектографированная газета «Крестьянская Правда». Колосов подчеркивает, что этот район в течение полугода был недоступен правительственным войскам и «власти Колчака до 1 июня здесь буквально не существовало». Повстанцам крайне благоприятствовали географические условия. Повстанческая армия на Мане была окончательно разбита к 15 июня и ушла в Урянхайск и в Монголию. Отсюда вновь выступила в Минусинском у., завладела Минусинском (сентябрь—январь). Долгое пребывание на одном месте дало возможность «советскому» повстанчеству заняться «идеологическим» строительством, выразительницей которого явилась печатная газета «Соха и Молот» (№ 60) — коммунистическо-эсеровская смесь.

На севере от Канска, в 120 верстах от жел. дороги, находился второй очаг Енисейской губ. — Тасеево. Из 49 волостей земская управа, по словам Колосова, могла сноситься лишь с 10—12 волостями, примыкавшими к железной дороге. Место операций бр. Бабкиных и Яковенко. На восток от Канска лежал Тайшетский повстанческий район — на границе Енисейской и Иркутской губ. Северные волости Канского у. и Нижнеудинского, Киренского у. Иркутской губ. занимал «Шиткинский фронт».

Движение в Енисейской губ. и по своему территориальному положению, и по своему характеру было, конечно, наиболее серьезным и опасным для власти. Будучи лучше организованным, оно выработало своеобразный повстанческий быт, своеобразную повстанческую дисциплину, которая поддерживалась суровыми репрессивными мерами: напр., в Тасееве за вторую кражу полагалась смертная казнь. Яковенко приводит любопытную солдатскую инструкцию — она даже несколько сентиментальна: говорится в ней о любви к людям, устранении пороков и пр. Здесь призывы к коммунизму — каждый повстанец должен быть коммунистом — перемешаны с добродетельными нравоучениями и медицинскими наставлениями об ограничении половых сношений и т. д. Все это отнюдь, конечно, не препятствовало царившему пьянству и разгулу [Яковенко. С. 81—83].

Идеологию местного большевизма хорошо можно иллюстрировать выдержками из «Военных Известий», которые издавал штаб Шиткинского фронта (отдельные статьи воспроизведены в сборнике «Партизанское Движение...»). Напр., о мирной парижской конференции «Известия» писали: «Во многих местах полился уже кровавый дождь. Причина вновь начавшейся кровавой бойни есть парижская мирная конференция, заседающая в Версале, члены которой — высшие аристократы, буржуи всего мира... Каждое вновь образованное государство старается захватить себе лакомый кусочек земли. Вот на этой-то почве разгорелась новая капиталистическая война с многочисленными человеческими жертвами» и т. д.

В повстанческом быту создавались свои особые начатки «государственности».

Была и местная «контрреволюция». Перед «судом» проходили дела о непризнании советской власти. В Тасееве имеется даже свой Совет нар. хозяйства, который, между прочим, за собирание ягод в лесу карал по всей строгости законов военного времени. Были школы, командные курсы, театр и пр. Оригинальность складывающегося быта оспаривать нельзя. Напр., заведующим политотделом в Тасееве состоял священник Вашкиров, проповедовавший безбожие. Но крестьяне упорствовали. Тогда поп-расстрига облекался в рясу и исполнял просимые требы...

В сущности, это были разбойничьи отряды — «Перстни» и «Коршуны» времен Грозного, перенесенные в обстановку XX в. и умело вскормленные большевиками на сибирской почве. Для того чтобы подобрать стихию, надо было ее обмануть, надо было самим сделаться бандитами, ибо эти разбойные партизанские дружины подчас носили подлинно бандитский характер.

Одна иллюстрация из более позднего уже времени и взятая из жизни другой территории может дать наглядное представление о формах сибирской партизанщины. Чтобы не расширять и не осложнять изложения, я оставлял в стороне большой узел повстанческого движения — Приамурье и Приморскую область. Здесь может быть отмечена та же прямая связь партизан с коммунистами, левыми с.-р., просто с.-р. и всякого рода анархистами-максималистами. Специфическая черта, пожалуй, — помощь, которую оказывают повстанцам китайцы³⁸. Своеобразие обстановки определялось и «нейтралитетом» американцев и наличностью японских сил. И здесь был свой «Кузнецк» — несчастный город Николаевск-на-Амуре. После трех месяцев господства «красных партизан» (с марта 1920 г.) от города остались лишь «сплошная груда камня, железа, бревен и проволоки» и 2000 человек из двенадцатитысячного населения³⁹. Трудно найти более жуткие страницы человеческого озверения и психопатологии, чем те, которые развернули перед миром партизаны, пополненные наемными китайцами, во главе с атаманом унтер-офицером Тряпицыным, бывшим петербургским рабочим-«анархистом», и начальником его штаба «максималисткой» Ниной Лебедевой-Киашко, племянницей бывшего военного губернатора Забайкальской обл. Николаевская трагедия, отличная от аналогичных событий в других местах, быть может, лишь по своему разнузданному масштабу, приобрела особый колорит в силу того, что здесь погибла и значительная часть находившегося в Николаевске японского гарнизона. Партизаны, в сущности, не захватили город, а вошли в него по добровольному соглашению японского командования с городским самоуправлением, осуществлявшим лозунг: «Долой гражданскую войну». История этих партизанских зверств излагалась уже не раз⁴⁰. Нет никакого сомнения, что партизаны Тряпицын и Лебедева, члены областного Исполнительного комитета советов действовали первоначально в полном контакте и даже по директивам высших партийных кругов⁴¹, не только местных, но и центра. Ужасы, имевшие место в Николаевске, и «буферная» тактика большевиков на Дальнем Востоке заставили, однако, последних открещиваться от ответственности за действия партизан (заявление Иоффе на Чаньчуйской конференции) и заявить, что Тряпицын просто уголовный авантюрист. Это характерно для большевицкой тактики. Приморская областная коммунистическая конференция вынесла 11 июля даже резолюцию о предании Тряпицына и К-о суду за самочинные действия, преследовавшие «исключительно личные интересы честолюбия и власти», но за два дня до этого партизанский штаб был расстрелян частью своих же партизан, подстрекаемых «белогвардейскими элементами» и восставших во главе с прап. Андреевым под лозунгом восстановления «демократической власти» против узурпации «кровожадной своры» Тряпицына. Через несколько уже лет большевицкая историография до некоторой степени реабилитирует ошибки «товарищей», объявленных в свое время «уголовными авантюристами», которые заплатили за свои ошибки жизнью.

«Но, — добавляет редакция сборника «Революция на Дальнем Востоке», — вероятно, мало кто не сделал бы тех же ошибок в той дьявольски трудной обстановке, при полной оторванности и малой подготовке к государственной и дипломатической работе»⁴².

* * *

«Карта» Колосова свидетельствует о немаловажном явлении. Как ни пространственна сама по себе территория большевицко-крестьянских партизанских действий — все это чисто тыловое движение⁴³. Там, где идет непосредственная война с большевиками, в сущности, крестьянских восстаний нет; там, где большевики успели проявить свою власть, антибольшевицкое настроение держится твердо. И никакие эксцессы власти не могут повернуть настроение крестьян в пользу советчины. Часто цитируется приведенная JI. Кролем записка начальника Уральского края Посникова, который ушел в апреле в отставку в силу невозможности для гражданской власти бороться с «военной диктатурой» на местах. «Руководить краем голодным, удерживаемым в скрытом спокойствии штыками, не могу», — писал Посников [с. 169]. И именно этот край, удерживаемый в спокойствии только штыками, дал массовое добровольчество при наступлении «красных» и массовое беженство — и бежала отнюдь не «буржуазия от своего «классового» врага. Уходят низы⁴⁴.