В мире античных свитков

Критическое издание («диортоза») поэм Гомера, принадлежавшее Зенодоту, составило эпоху в истории исправления и исследования поэм. По-видимому, именно Зенодоту мы обязаны делением каждой поэмы на 24 книги («песни»), которое сохранилось неизменным до настоящего времени. Каждая песнь была обозначена соответствующей буквой греческого алфавита [185]. Зенодот, может быть, слишком легко шел на изменение текста поэм там, где он казался ему подозрительным или противоречащим здравому смыслу. Отвергаемые им стихи он обозначал знаком «обелос» (горизонтальной чертой, штрихом) на полях своего издания. Позднее этот критический знак стал широко использовать Аристарх, еще более знаменитый критик Гомера [186]. Зуземиль не исключает возможности того, что Зенодот мог вставлять в гомеровские поэмы стихи собственного сочинения. Как бы то ни было, Зенодот вошел в историю науки как основатель текстологического анализа, сопоставивший различные тексты поэм и обративший внимание на поврежденные места. Он сделал также попытку наглядно представить все лексическое богатство «Илиады» и «Одиссеи», сведя его в словарь [187]. Но в большинстве случаев мы узнаем об исправлениях Зенодота из возражений знаменитого редактора поэм Аристарха, сохранившихся в тексте древних примечаний («схолий») к Гомеру.

Примером реального комментария Зенодота к Гомеру может служить древнее примечание к «Илиаде», XIII, 198–200:

По поводу этих стихов «Илиады» схолиаст замечает: «Зенодот исправляет на “двух коз”: ведь львы не помогают друг другу на охоте» [188].

Зенодот дал также глубокий мифологический комментарий к Гомеру, опиравшийся на более поздних авторов, как видно из схолий HMQ к «Одиссее» (III, 307).

Работы Зенодота в области гомеровской «эксегезы» продолжили его ученики — Аристофан Византийский, Эратосфен и уже упоминавшийся здесь Аристарх. Последний в своем сочинении «Гипомнемата» выработал ряд принципов анализа и комментирования гомеровского текста, важнейший из которых состоял в том, чтобы «объяснять Гомера, исходя из самого Гомера». Следует отметить и так называемую «анафору» — соотнесение смысла слова или выражения с «неправильными», отклоняющимися от нормы значениями этого слова или выражениями в послегомеровском языке. Особенности диалекта, свойственные только Гомеру, обозначались термином идиома.

Во многом александрийские критики исходили из принципов, выработанных в школе Аристотеля. Так, понимание метафоры как сокращенного сравнения восходит, по всей вероятности, к перипатетикам [189].

Встречая неясное по значению слово у Гомера, Аристарх отыскивал такое место в поэмах, где это слово было употреблено в единственном и основном значении, проливавшем свет на все случаи употребления этого выражения. Такое место критик называл «объясняющим».

Однако, трезвый ум Аристарха, которым так восхищались позднейшие поколения ученых, не мешал ему оставаться истинным сыном своего века, со всеми свойственными ему предрассудками и суевериями. Примером может служить схолий к Феокриту X, 13, где сообщается: «Аристарх в своем комментарии к “Ликургу” Эсхила говорит о саранче, что если она взглянет на какое-либо животное, с тем непременно случится беда». Отсюда ясно, между прочим, что Аристарх комментировал не одного Гомера.

Наряду с работами текстологического характера в деятельности александрийских ученых много внимания уделялось, как уже говорилось выше, каталогизации и обработке огромного множества книг, собранных в обеих библиотеках. Они привозились отовсюду — из Афин и Родоса, и даже из далекой периферии античного мира, как, например, из Сицилии. Особенно высоко ценились древние книги, и щедрость Птолемеев, плативших за них высокое вознаграждение, приводила к разного рода подлогам и мошенничествам. В одном из сочинений Галена мы читаем: «До того, как цари Александрии и Пергама стали соперничать друг с другом в приобретении древних книг, не существовало сочинений с подложными титулами. Когда же люди, приносившие царям книги древних авторов, стали получать от них вознаграждение, то начали доставлять много таких, на которых ставился подложный титул» [190]. Поэтому нет ничего удивительного в том, что ученые библиотеки были вынуждены в ряде случаев менять заглавие сочинения, если старое оказывалось подложным. Об одном таком случае сообщает Афиней (XI, 496 e), который, ссылаясь на пьесу Дифила «Градопобедитель», добавляет при этом: «Эту драму Каллимах называет «Евнух» [191].

Как справедливо отмечал А. Деревицкий, «продукт подлога отличался, если можно так выразиться, особой пикантностью, когда мнимым автором произведения оказывалось лицо, известное именно тем, что несмотря на все данные для плодотворной деятельности на литературном поприще, оно тем не менее на этом поприще не выступало… К числу дерзких подлогов следует отнести целый ряд сборников писем, принадлежавших будто бы различным более или менее видным историческим деятелям (по количеству они достигли в александрийские времена уже весьма солидной цифры). Сюда относятся, например, подложные письма агригентского тирана Фаларида, Фемистокла, Демокрита, Гиппократа, многих сократовцев…» [192].

Коллекционирование книг начинается и достигает большого размаха уже в Александрии: но в римскую эпоху оно принимает характер повального увлечения. За редкие оригинальные экземпляры платят большие деньги, их демонстрируют избранным друзьям и знакомым, хранят как драгоценность. Часто занимались коллекционированием люди не очень грамотные, как видно из сатирического произведения Лукиана «Против невежды». Особенно высоко ценились авторские экземпляры, автографы — то есть те оригиналы, с которых делалось издание. Книгопродавцы иногда показывали их (за приличное вознаграждение, разумеется) заинтересованным лицам.

Обработкой, редактированием и исправлением поступавших в Александрийскую библиотеку книг занимались, как сообщает Цецес, ряд ученых: «Александр Этолиец и Ликофрон Халкидянин, поощряемые щедрыми дарами царя, произвели исправление и редактирование (διωρθώσαντο) книг, содержавших произведения драматургии, для царя Птолемея Филадельфа — я имею в виду комедии, трагедии и сатировские драмы… Александр работал над текстами трагедий, Ликофрон — над произведениями комических поэтов… Над произведениями других поэтов работал Зенодот» [193].

А. Деревицкий считал, что к тому времени, когда Каллимах стал заведовать библиотекой, «она была уже в значительной степени упорядочена и имела вид благоустроенного собрания» [194].

Каллимах явился подлинным завершителем трудов Зенодота и его помощников. Он был моложе Зенодота, но не намного (родился Каллимах около 310 г. до н. э.). Он оставил глубокий след в александрийской культуре, создав школу — к числу его учеников причисляют Эратосфена, Аристофана Византийского и Аполлония Родосского. Как поэт он заслуживает особого внимания изощренной техникой стиха, но Зуземиль не без основания называет его гимны «холодными» (frostige): они лишены живого поэтического чувства и подлинного вдохновения. Он был типичным представителем того направления в поэзии, яркую характеристику которому дал Эрвин Роде: «Поэты этой эпохи принадлежат почти все к тому кругу ученых виртуозов, которые, усердно отдаваясь в тиши ученой жизни своим грамматическим и антикварным штудиям, считали себя единственными носителями специфического образования своего времени. Как относились эти подлинные сыны своего века, уже расставшегося с богами, к материалу высокой поэзии, бывшему для нее единственным — к древним сагам о богах и героях? Частично они находили возможным для себя держаться от них поодаль, проявляя при этом верный вкус, когда все свое творчество они посвящали игре изящных эпиграмм, придавая особую прелесть скромным радостям сельской или городской уютной жизни в своих идиллиях, отыскивая выход своим дружеским чувствам в поэтических посланиях, сочиняя свадебные и похоронные гимны, хвалебные оды, или находя удовольствие в суетности кокетливых и шаловливых стихотворений на злобу дня (холиямбах, силлах, кинедологических стихах и т. п.). Другие предпочитали в скучных ученых стихах тяжело и претенциозно преподносить тривиальнейшие истины, извращая таким образом подлинный и глубокий смысл жанра действительно ученой поэзии — какой она выступает перед нами в древних научно-философских поэмах» [195].