Богдан Хмельницкий

уступали неприятелям в деятельности, хотели утомить коронное войско; показывая

свою непреклонность, они надеялись, что польские жолнеры, по обычному своеволию,

соскучив неудачами и продолжительностью осады, начнут уходить из войска, а между

тем сами ожидали сильного подкрепления, которое должен был привести к ним по

Днепру Филоненко. Гуня ободрял их своею смелостью и распорядительностью: он не

прятался сзади, шел впереди, и однажды польный гетман во время вылазки приказал

направить на него выстрелы из трех пушек; но вместо козацкого гетмана был убит

козак, который нес перед ним бунчук. Б отплату, на другой день, Гуня, приметив

польного гетмана, выстрелил в него, но попал в коня. С каждым днем возрастало

воинственное ожесточение с обеих сторон. Поляки построили высокую батарею, с

которой молено было бы доставать до средины обоза; но, по совету Гуни, 22-го июля

ночью молодцы выскочили из своего обоза, прокрались к шанцам, вмешались в толпу

реестро-

105

вых Козаков, узнали военный сигнал, розданный в тот день по войску, и передали

его своему предводителю. Тогда толпа Козаков вышла из обоза и подошла к батарее.

Отряженные на батарею окликают их. Они произносят сигнал. Думая, что это

реестровые козаки, посланные за языком, поляки спрашивают: «есть язык?»—«И не

один!» отвечают козакп, и вслед затем они бросаются на батарею, умерщвляют

несколько десятков человек, овладевают батареею, принимаются ее портить и

заклепывать пушки. Но тревога быстро распространилась по лагерю и со всех сторон с

криками бежали воины к батарее; козаки должны были уходить.

Еще после того продолжались несколько времени однообразные схватки. Полякам,

как и козакам, с каждым днем становилось тяжелее. Жолнеры роптали на гетмана.

«Что-ж это?—кричали они:—мы будем верно здесь зимовать и основывать колонию на

Днепре?» Они стали убегать. Козаки также терпели голод. «Прийде тут не спиваты, а

виты, як собаци; хлиба нема, борошна. мало, тильки вода, та трохи шкапыны»

(лошадиного мяса), говорит польский дневник, изображая ропот Козаков их языком.

Они ждали к себе на помощь свежих войск с полковником Филоненком, но Филоненка

не было как не было, а другой отряд, шедший к ним под предводительством

киевлянина Саввы, был разбит и предводитель взят в плен. Русские еще раз решились

вступить в переговоры. В последний день июля Гуня написал письмо к польному

гетману, изъявлял желание примириться и снова просил не доверять реестровым

козакам, которых называл «недовирками». Гетман послал к ним офицеров для

переговоров. («Пусть,—говорили им русские,—коронное войско не вносит нам нового

порядка, который учрежден последней конституцией; пусть козаки останутся при

своих прежних правах, а мы не хотим принимать назначенного над нами коммиссара».

«Постановление сейма,—возражали им,—твердыня нрав ваших и свободы.

Коммиссары будут охранять вас от своевольства черни и произвола жолнеров. Вы

откроете себе двери ко всякой милости короля и Речи-Посполитой».

«Посланцы,—замечает дневник,—говорили пространно и красноречиво, но

увидели, что сказка глухому сказывалась».

После продолжительных прений, 2-го августа, Гуня написал польному гетману

новое письмо, в котором изъявлял желание отдаться на волю короля.

«Сжалься, вельможный милостивый пан,—писал он,—оставь нас в целости, пока

послы наши не возвратятся от его милости короля, нашего милостивого господина.

Тогда уже мы не только коммиссару, но хлопцу будем повиноваться и уважать его, если

узнаем, что такова воля его величества, которой не станем противиться. А теперь

просим покорно: не мучь нас, добродей!»

С беспредельным уважением к особе короля-венценосца русские вообще соединяли

ненависть к сеймовому правлению и хотели, чтоб воля короля была выше сейма. Такое

направление, разумеется, было противно польскому дворянству, которое тогда более,

чем прежде, старалось ограничить власть короля.

В тот же самый день козаки узнали, что давно ожидаемый Филоненко, наконец,

приближается, но, к несчастию их, и поляки тогда же узнали о том же. Польный гетман

тотчас отрядил па правый берег значительные под-

106

крепления под командой Лаща и краковского воеводы, а 4-го августа объявил

генеральный штурм.

Козаки отбивались дружно и удачно и удивляли врагов своими военными

хитростями. Около окопов вырыты были круглые ямы и не один поляк падал туда

стремглав; лежавшие на брюхе козаки палили в неприятеля по ногам или хватали его

живьем; другие, выскочив из обоза, смешивались с реестровыми, посылали выстрелы

по направлению к табору, потом, давши пройти вперед полякам, палили по ним в тыл.

Битва продолжалась день и ночь. Поляки были отбиты и увидели, что нет никакой

возможности взять козацкого табора приступами; только голодом можно было победить

осажденных.

На другой день козаки готовились встречать Филоненка. С радостью победителей,

они расставили везде по валам стражу, втащили еще на вал несколько пушек, в надежде

отражать нападение, когда враги возобновят его во время входа в обоз

вспомогательных сил, приводимых Филоненком. Но Филоненко должен был выдержать

предварительную схватку на правой стороне Днепра. Поляки, поставленные там,

приветствовали его,—говорит дневник,—фейерверком из пушек и мушкетов. Правда,

Филоненко искусно отклонился от битвы, бросился к Днепру, быстро овладел челнами

и веслами и поплыл прямо к обозу, но зато, впопыхах, потерял часть продовольствия и

пороха. Он приблизился к козацкому обозу уже ночыо. Тогда поляки грянули всеми

силами, стараясь не допустить его войти в обоз. Одни из них дрались с защитниками

входа в обоз, другие с Филоненком, который туда силился пробиться. Дело кончилось

при солнечном восходе. Поляки должны были отступить; Филоненко прошел в обоз, по

так много потерял продовольствия и пороха, что привезенного едва хватило козакам на

два дня. Вместо торжества и одобрения за храбрость, его встретил ропот. Польский

дневник говорит, будто козаки, в наказание за растраченное продовольствие, посадили

его на цепь.

Лишившись надежды на продовольствие, козаки опять вступили в переговоры с

поляками. Гуня уже не является здесь действующим лицом. И он и Филоненко как

будто исчезают. Так как оба впоследствии являются в Московской Земле, то, без

сомнения, в это время они убежали из табора. «"Victor dat leges! (победитель дает

законы)—закричал польный гетман, ударив рукою по сабле, когда встречал козацких

послов:—высылайте ко мне своих знатнейшихъ». По этому приглашению к нему

явился Роман Пешта, которого имя впоследствии является, как имя предателя Богдана

Хмельницкого и доносчика на своих товарищей. «Мы просим,—сказал он,—чтоб о

козаках состоялась новая конституция, а прежняя была отменена». Полковники

осажденных под Старицею Козаков, Роман Пешта, Иван Боярин и Василь Сакун,

присягнули, от имени всего своего войска, до решения королевского повиноваться

коронному гетману и не принимать в козачество посполитых. Сверх того, как

реестровым, бывшим при польском войске, так и находившимся в осаде, велено

взаимно присягнуть в том, что они не станут делать друг другу оскорблений.

По просьбе Козаков, в Киеве 9-го сентября назначена рада в присутствии коронного

гетмана. Разумеется, расеуждения Козаков не могли быть свободны. На этой раде

выбрали четырех послов к королю: Романа Половца,

107

Ивана Боярина, Яца Волченка и Богдана Хмельницкого. В инструкции, данной им,

они не смели уже, как делалось прежде, просить возвращения стародавних вольностей,

умоляли только оставить им грунты и имущества и обязывались во всем повиноваться