Всеобщая история географических открытий. Книга 3. Путешественники XIX века (с иллюстрациями)

Рассказывать о том, путем каких остроумных умозаключений, гипотез, попыток и догадок Гротефенд пришел к распознанию алфавитного письма, как ему удалось в некоторых сочетаниях выделить имена, бывшие, по его предположению, именами Дария и Ксеркса, как благодаря этому он определил многие буквы, а зная их, прочел и другие слова, – рассказывать все это-значило бы выйти из рамок нашей книги. Так или иначе метод был найден. Другим оставалось лишь дополнять и совершенствовать его.

Все же прошло больше тридцати лет, прежде чем изучение клинописи достигло заметных успехов. Новый значительный шаг вперед сделал французский ученый Эжен Бюрнуф. [78]Использовав свое знание санскрита и языка «зенд», [79]он доказал, что язык надписей Персеполиса был просто диалектом «зенда», на котором говорили в Бактрии [80]еще в VI веке до нашей эры и на котором написаны книги Зороастра. [81]Его работа вышла в 1836 году. В то же время немецкий ученый из Бонна, Лассен, занимавшийся изысканиями в этой же области, пришел к тождественным выводам.

Вскоре все имевшиеся надписи были прочитаны и был установлен весь алфавит, за исключением небольшого числа знаков, относительно которых ученые не могли прийти к согласию.

Но все-таки это был только фундамент, а здание оставалось еще далеко не завершенным. Действительно, ученые заметили, что надписи из Персеполиса, по-видимому, повторялись в трех параллельных колонках. Не имели ли они здесь дело с одним и тем же текстом на трех главных языках империи ахеменидов [82]– персидском, мидийском и ассирийском или вавилонском? Предположение оказалось верным. После расшифровки одной такой надписи появилась возможность сопоставить ее с остальными и дальше действовать так, как действовал Шампольон [83]в отношении Розеттского камня, на котором рядом с греческой надписью имелись два перевода, сделанные письмом демотическим [84]и иероглифическим.

Удалось установить, что другая надпись сделана на ассиро- халдейском языке, принадлежащем, как еврейский, химъяритский [85]и арабский, к семитической ветви, а третья-на языке, получившем название мидийского и приближающемся к тюркскому и татарскому. Но распространяться об этих исследованиях – значило бы вторгаться в чужую область.

Знакомство с санскритом и исследования брахманской литературы (о чем мы расскажем ниже) положили начало новой отрасли науки, которая сделала со временем большие успехи. Огромная область, называемая востоковедами «Ираном» и включающая Персию, Афганистан и Белуджистан еще задолго до появления на исторической арене Ниневии и Вавилона была средоточием развитой культуры, связанной с именем Зороастра – законодателя, воина и основателя религии. Его ученики, преследуемые в эпоху мусульманского завоевания, изгнанные из своего древнего отечества, где сохранилась их религия, бежали на северо-запад Индии и стали там известны под именем парсов.

В конце XVII столетия француз Анкетиль-Дюперрон привез в Европу точную копию со священных книг парсов, написанных на языке самого Зороастра. Дюперрон их перевел, и в продолжение шестидесяти лет они были для всех ученых источником сведений о религии и языке Ирана. Эти книги известны под названием «Зенд-Авеста»: оно состоит из обозначения языка – зенд и заглавия книги-Авеста.

Но после успехов в изучении санскрита надо было по-иному подойти к этой области знаний, применив новые, строгие методы. В 1826 году датский филолог Раск, а затем глубокий знаток санскрита Эжен Бюрнуф снова взялись за изучение зенда. Обнаруженное сходство древнего санскрита и зенда давало основание предполагать, что оба эти языка имеют общее происхождение, и доказывало родство, вернее сказать, единство народов, на них говоривших. У этих народов мы обнаруживаем одни и те же имена божеств и одинаковые предания, не говоря уже о сходстве нравов и о том, что оба они в древнейших писаниях называют себя одним и тем же родовым именем – ария. Незачем, пожалуй, говорить о том, насколько важно было открытие, проливавшее совершенно новый свет на начальный период нашей истории, так долго остававшийся неизвестным.

С конца XVIII столетия, то есть с того времени, когда англичане прочно утвердились в Индии, всестороннее изучение природы этой страны проводилось очень энергично. Оно, естественно, обогнало этнографию и смежные науки, для расцвета которых нужна более твердая почва и более спокойные времена. Вместе с тем, само собой понятно, что знакомство со страной необходимо и для управления ею, и для торговли. Поэтому маркиз Уэлзли, бывший тогда правителем Ост-Индской компании, сознавая всю важность составления карты английских владений, в 1801 году поручил пехотному офицеру Уильяму Лемтону привязать посредством тригонометрической сети восточное и западное побережье Индии к астрономическому пункту в Мадрасе. Но Лемтон этим не ограничился. Он точно измерил дугу меридиана от мыса Коморин до деревни Такур-Кера в пятнадцати милях на юго-восток от Элличпура. Длина этой дуги превышала двенадцать градусов. С помощью знающих офицеров, среди которых следует упомянуть полковника Эвереста, [86]правители Индии добились бы завершения поставленной перед топографами задачи значительно раньше 1840 года, если бы новые захваты территорий не отдаляли все время срока окончания съемки.

Почти в то же время зародилось стремление к изучению литературы Индии.

В 1785 году сэр Уильям Джонз, первый ученый, в совершенстве знавший санскрит, основал в Калькутте «Азиатское общество». В своем журнале «Asiatic Researches» («Исследования Азии») Общество печатало все научные труды, касающиеся Индии.

Вскоре, в 1789 году, Джона опубликовал свой перевод драмы «Сакунтала», прелестный образец литературы хинди, полный чувства и изящества. Непрерывным потоком стали выходить грамматики и санскритские словари. В британской Индии началось настоящее соревнование. Оно, разумеется, перекинулось бы и в Европу, если бы континентальная блокада [87]не препятствовала проникновению книг, опубликованных за границей. Однако даже в эту эпоху некий англичанин, по фамилии Гамильтон, живший в это время в Париже на положении пленного, изучал восточные рукописи во французской Национальной библиотеке и надоумил Фридриха Шлегеля [88]заняться санскритом, для изучения которого теперь не обязательно было выезжать на место.

Учеником Шлегеля был Лассен, о котором нам уже пришлось говорить. Они оба погрузились в изучение литературы и древностей Индии, уделяя большое внимание публикации, переводу и комментариям текстов. В то же время Франц Бопп [89]тоже упорно занимался санскритом, сделал свои грамматики общедоступными и пришел к заключению (тогда вызывавшему удивление, а теперь принятому всеми) о родстве индоевропейских языков.

Вскоре установили, что «Веды» [90](пользовавшиеся особенным почтением и потому не подвергавшиеся никаким переделкам) сохранили очень древний и очень чистый язык, на котором были когда-то написаны. Близкое сходство их языка с языком зенд заставляло относить создание «Вед» к тому периоду, когда еще не произошло выделения двух ветвей арийской языковой семьи.

В результате терпеливых и кропотливых исследований ученые пришли к выводу, что языки кельтский, [91]греческий, латинский, германский, славянский и персидский имеют общее происхождение и что материнским языком был именно древнеиндийский. Если язык был единым, то и народ должен был быть единым. Различия, существующие в наши дни между перечисленными языками, объясняют последовательным дроблением первобытного народа; о времени ответвления народов можно приблизительно судить по большей или меньшей близости их языков к санскриту и по характеру заимствованных из него слов, по своей природе соответствующих различным ступеням развития цивилизации.