Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия

Новая концепция природы с ее разнообразными натуралистическими представлениями позволяла, таким образом, мыслить нацию как естественную общность людей, существующую благодаря общим природным условиям и благодаря им же приобретающую единообразные человеческие качества, отличающие ее от других общностей. Нация при этом не обязательно ассоциируется с идеей Бога или монархией, тем более, что особые достоинства монархии нередко также выводились из тех же природных условий существования нации. Такому натуралистическому подходу к нации в XV в. не хватало соответствующей теории естественного права, и ее разработка была делом следующих столетий. 

Не менее важную роль натурализм сыграл и в развитии патриотических идей, которые приживались гораздо медленнее, нежели национальные. Средневековому христианско-феодальному сознанию понятия о родине, отчизне и комплекс нравственных обязательств, образующих патриотизм, были, в отличие от классического римского сознания, глубоко чужды. И христианское учение, и феодальное морально-правовое мировосприятие были по сути космополитичными. Они определяли моральные обязательства человека по отношению к Богу и людям, но не к стране или государству. Рыцарская этика с ее понятиями личной чести, верности, доблести и славы налагала на дворянина обязательства лишь по отношению к сеньору, вассалу и вообще ко всем представителям благородного сословия, независимо от национальности и политической принадлежности. Она не признавала государственных или иных границ, кроме границ сословных. Под влиянием церкви, правда, рыцарству вменялось в обязанность защищать справедливость во всем обществе, оказывать помощь бедным, вдовам и сиротам, но все это выражалось через общие христианские ценности.

Корпоративные этические представления, сконцентрированные на взаимоотношениях в более или менее широких, но четко ограниченных общностях, также не составляли благодатной почвы для роста патриотических идей.

Тем не менее эти идеи, заимствованные из римского духового наследия, не исчезали из кругозора средневековой западной мысли, а примерно с XII в. даже стали культивироваться в ученой литературе. В начале XIII в. во Франции, когда разгорелась борьба Филиппа IV Красивого с папой Бонифацием VIII, патриотические идеи были пущены в оборот с пропагандистскими целями и зазвучали очень громко и с церковных кафедр, и на городских площадях. В научной литературе этот ранний опыт разработки и пропаганды патриотических воззрений изучен и освещен достаточно полно, поэтому мы дадим здесь лишь их краткую оценку ^{323}.

Это были патриотические идеи отчетливо монархического толка. Они призваны были внушить людям, что Франция, французское королевство является их родиной (patria), a на благо родины нужно быть готовым пожертвовать и имуществом, и жизнью. Они обращались также к чувству «любви к королевству и отечеству», которое, согласно логике королевских ордонансов того времени, обязывает всех, включая и духовенство, оказывать финансовую поддержку короне «для защиты родного отечества» ^{324}.

В текстах той эпохи понятие родины, или отечества, постоянно соседствует с понятием королевства. И это было необходимо поскольку люди, как правило, понимали под родиной место или область рождения. Так называемая «patria localis» была им гораздо ближе и понятнее, нежели «patria communis». Кроме того, слово «patria» зачастую вообще не воспринималось как отчизна, поскольку на французский язык оно обычно переводилось как «pays», т. е. «край, страна», без добавления, что это «родная» страна. Любовь и долг по отношению к родине-Франции при этом обосновывались через идею святости королевской власти, святости, нисходящей на все королевство. Поэтому те обязательства, которые родина налагает на людей, это их обязательства перед священной персоной короля, а в конечном счете перед Богом. Короче говоря, любовь к отечеству была производной от любви к Богу и королю.

Говоря о влиянии патриотических идей времен Филиппа IV на французскую общественную мысль того времени, следует отметить, что оно было весьма скромным. Прежде всего потому, что эта мысль, остававшаяся по своему складу преимущественно христианско-феодальной, с трудом усваивала их, равно как и другие монархические идеи легистов короля. Она отторгала их как чужеродное тело, поскольку монархические идеи ясно выражали чрезвычайные политические амбиции монархии, которые наталкивались на осознанное сопротивление различных слоев населения и метили не столько в сердца, сколько в кошельки подданных.

Опыт легистов Филиппа IV, впервые создавших логически законченную концепцию французской монархии проабсолютистского толка, оказался несколько преждевременным, как преждевременными были и политические завоевания этого короля, которыми после его смерти монархии пришлось поступиться. Но он, однако, оказался весьма плодотворным, и доктрина легистов стала настоящим кладезем премудрости для поборников сильной и неограниченной королевской власти позднее, во второй половине XIV–XV вв. По сути дела монархическая мысль этих двух столетий, развивавшаяся по мере подъема авторитета и силы королевской власти, не сказала ничего существенно нового по сравнению с тем, что писали сподвижники Филиппа IV.

Укреплявшаяся монархия взамен феодального понятия верности внедряла в общественное сознание представление о верноподданстве королю, которое вместе с сакральной концепцией королевской власти стало основой монархического патриотизма эпохи Столетней войны. Чувство преданности родине — королевству Франции — и готовность к самопожертвованию ради нее проистекали из чувства сознания верности королю. Именно такова была подоплека патриотизма Жанны д'Арк, подвиг которой стал символом выполнения патриотического долга. Как совершенно справедливо заметила М.-М. Мартен, «для нее, как и вообще для французов ее времени, краеугольным камнем патриотизма остается верность королю». ^{325}

Хотя монархический патриотизм был наиболее характерным для Франции той эпохи (его значение для общественной мысли, правда, не стоит преувеличивать), нам хотелось бы обратить внимание на ранний опыт проявления патриотизма гражданского. Его провозвестниками были люди гуманистически образованные, мировоззрение которых сложилось под влиянием античной и современной им итальянской литературы. Из этих французских гуманистов первой трети XV в. благодаря своим сочинениям наибольшую известность получил Ален Шартье (1386–1449).

Глубоко переживавший военные поражения французов в возобновившейся в 1415 г. Столетней войне, главную их причину он видел в нравственном упадке общества и разложении государства. «То, что происходит в этой стране, это не война, а разнузданный разбой и грабеж», — писал он. ^{326} Сравнивая свое время с былыми веками, золотым, серебряным, бронзовым и железным, он удрученно утверждал: «Наш нынешний век так запятнан позорной жизнью людей, что по сравнению с другими веками он может быть назван веком нечистот». ^{327}

А. Шартье был глубоко убежден в непревзойденном величии Франции и французов, ставших наследниками Римского государства и римлян, и поэтому столь горек для него был контраст настоящего со славным прошлым. Если в прошлом «имя французов славилось и во время мира, и во время войны, ибо у нас были люди сильные телом и духом, изобретательные, в речах глубокомысленные, в делах величавые, отличавшиеся любовью к доблести и добрым нравом, то теперь — увы! — мы хорошо знаем, как все переменилось в делах и нравах, и наша добрая судьба отвернулась от нас, ибо порождаем мы нынче людей слабых телом и духом, с рассудком помраченным, легковесных в речах и нерешительных в делах, а потому не ценят больше ни наук, ни образованных людей… И имя француза, — сокрушенно замечает он, — когда-то столь гордо звучавшее для нас и столь почитаемое среди иностранцев, теперь в тягость нам и в насмешку употребляется другими народами». ^{328}