Жизни философов и софистов

Когда Ямвлих покинул мир людей, то ученики его рассеялись кто куда, и ни один из них не остался без славы и известности.

Сопатр, который был одареннее всех благодаря возвышенности своей природы и величию души, не пожелал общаться с другими людьми, а поспешил к императорскому двору, чтобы своим словом управлять помыслами и делами Константина и направлять их на правильный путь. И здесь он проявил такую мудрость и стал таким влиятельным, что сам император поддался его обаянию и публично ввел его в совет, даровав ему место по правую от себя руку, что было чем-то неслыханным и невиданным. Но всесильные вельможи, воспылав ненавистью к тем придворным, которые обратились к изучению философии, выжидали, подобно Кекропам, усыпив не только Геракла, но и всегда немыслимо как бодрствующую Тюхэ; они составили тайный заговор, и не было такой детали в их злонамеренных планах, которую бы они упустили. Но как и в древности, во времена великого Сократа, никто из афинян (хотя они и были демосом) не осмелился бы обвинить его в чем-либо и написать на него, того, которого все афиняне считали ходячим изваянием мудрости, донос, если бы во время опьянения, безумия и необузданности Дионисий и следовавшего за ними ночного праздника, когда людей охватили смех, нерадение, легкомысленные и неверные страсти, Аристофан первым не ввел в эти тленные души смех и, передвигая по сцене под звуки хора плясунов, не убедил бы зрителей в том, что ему было нужно, высмеяв столь великую мудрость блошиными прыжками, описанием видов облаков и их форм [45] и всем прочим, что используют в комедиях для того, чтобы вызвать смех. Когда некоторые увидели, что все вокруг получают от зрелища удовольствие, они возвели на Сократа обвинение и осмелились написать на него нечестивый донос; но со смертью этого мужа весь демос был ввергнут в несчастье. Ибо если мы от тех времен бросим мысленный взгляд вперед, то увидим, что после насильственной смерти Сократа афинянами не было сделано ничего выдающегося, но, наоборот, их город постепенно пришел в упадок, а вместе с ним подверглась разрушению и вся Эллада. То же самое можно увидеть и в заговоре против Сопатра. Ибо Константинополь, прежний Византий, в древние времена регулярно поставлял афинянам зерно [46], и вообще товары из него вывозились в огромных количествах. В наши же времена ни множество грузовых судов из Египта, ни собираемые со всей Азии, Сирии, Финикии и с других народов огромное количество продовольствия, поставляемое в качестве дани, не в состоянии насытить пьяный демос, который Константин, опустошив другие города, перевез в Византий; этих людей он разместил поближе к себе, чтобы они, с похмелья, рукоплескали ему в театрах. Константину нравилось, когда возбужденный народ возносил ему хвалы и выкрикивал его имя, хотя бы даже по своей глупости они его с трудом выговаривали. Однако пристань Византия не удобна для причала кораблей, если только не дует сильный и постоянный ветер с юга. Но в то время произошло то, что часто случается в соответствии с природой времен года [47]; и демос, мучимый голодом, собрался в театре. Пьяные, эти люди вовсе не были настроены на похвалы, и император утратил присутствие духа. Давние же клеветники нашли, что время для выступления самое лучшее, и сказали ему: «Это Сопатр, которому ты оказал такие почести, задержал ветры [48] своим непревзойденным искусством, которое ты хвалил, и с помощью которого он также хочет занять императорский трон». Когда Константин это услышал, он всему поверил и приказал отрубить Сопатру голову, а те клеветники проследили, чтобы все было исполнено так же быстро, как и сказано. За эти беды вина лежала на Аблабии, префекте претория [49], которого Сопатр обошел в императорских почестях. И поскольку я, как уже ранее сказал, описываю жизни мужей, искушенных во всяких науках, в том виде, в котором до меня дошли сведения о них, то не будет неуместным, если я вкратце расскажу и о тех, кто несправедливо этих мужей преследовал.

Аблабий, который организовал убийство Сопатра, происходил из очень незнатного рода, а со стороны отца – из слоя низкого и бедного. О нем сохранилась следующая история, которую никто пока не опровергнул. Один из египтян, принадлежащий к тем, которые занимаются астрологией [50], однажды пришел в Город [51] (египтяне имеют привычку во время путешествий вести себя неприлично, относясь с пренебрежением к другим людям, причем, делают это публично; вероятно, точно так же их учат вести себя дома). Придя же, он тотчас кинулся в таверну пороскошнее, чувствуя, что после дальней дороги у него пересохло во рту, сказал, что он чуть не задохнулся от жажды, и приказал приготовить для себя особое сладкое вино, деньги за которое он тут же заплатил вперед. Хозяйка харчевни, видя явную прибыль, засуетилась и стала с усердием ему прислуживать. Она умела также помогать женщинам при родах. Когда хозяйка поднесла килик египтянину и тот уже собирался пригубить вино, вбежал один из соседей и зашептал ей на ухо: «Твоя подруга и родственница может умереть от родовых мук, если ты к ней не поспешишь». (А так оно и было.) Когда женщина об этом услышала, она тут же оставила египтянина, который сидел с разинутым ртом, и, даже не налив ему теплой воды, пошла и разрешила ту женщину от бремени, и сделала все, что требуется при родах, и лишь затем, омыв руки, возвратилась к посетителю. Застав его раздраженным и в гневе, женщина объяснила причину своего промедления. Когда великолепнейший египтянин услышал об этом и заметил час события, он стал испытывать еще большую жажду, но уже в отношении того, что исходит от богов, а не того, что удовлетворяет телесную страсть, и громким голосом вскричал: «Иди же, женщина, скажи матери, что она родила немногим меньшего, чем царь». После этого пророчества он щедро наполнил свой килик и попросил женщину узнать, как имя ребенка. Его звали Аблабий, и он оказался таким баловнем Судьбы (Тюхэ), благоволящей ко всем юным, что стал даже могущественнее императора и смог отправить на смерть Сопатра, выдвинув против него гораздо более глупое обвинение, чем было выдвинуто против Сократа; и вообще, он обходился с императором, словно с беспорядочной толпой народа. Но Константин поплатился за те почести, которые он оказывал Аблабию; о том же, как последний умер, я тоже напишу в рассказе о нем. Константин доверил Аблабию своего сына Констанция, который был его соправителем и наследовал власть отца вместе со своими братьями, Константином и Константом. Впрочем, в своем повествовании о божественнейшем Юлиане я рассказал об этих событиях более подробно. Когда Констанций наследовал императорскую власть и ту часть империи, которая была ему завещана, а именно к востоку от Иллирика, он сразу же лишил Аблабия должности и сменил охрану вокруг него. Аблабий же проводил свои дни в имении в Вифинии, которое он давно себе приготовил, живя в условиях поистине царских, в праздности и изобилии, в то время как все удивлялись тому, что он не хочет императорской власти. Но Констанций, находясь вблизи города своего отца [52], послал к нему достаточное количество меченосцев, приказав их командирам прежде передать Аблабию послание. И те вручили ему это послание, преклонившись перед ним так, как у римлян принято преклоняться перед императором. Приняв послание с невероятной надменностью и не испытывая никакого страха, Аблабии потребовал от вошедших пурпурные одежды, становясь все более властным и страшным для тех, кто на него смотрел. Но они ответили, что их целью было лишь передать послание, а те, кому доверено второе, находятся за дверями. Аблабий призвал их, с чрезмерной наглостью и гордостью. Однако вошедших оказалось очень много и все были с мечами: вместо пурпура они принесли ему «пурпурную смерть» [53] и изрубили его на мелкие куски, как рубят на рынках на мясо какое-нибудь животное. Такое возмездие постигло во всем «удачливого» Аблабия за смерть Сопатра.