Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

А было и много других, порой не менее талантливых, но подзабытых или же оказавшихся в тени своих коллег- современников. Кроме того, среди людей, имевших мало­российские корни, можно назвать А. К. Толстого, А. П. Че­хова, К. Г. Паустовского, М. А. Волошина, А. А. Ахматову. Но именно с Гоголем больше всего ассоциируется обще­русский характер русской литературы и культуры, и имен­но ему суждено было стать самым известным писателем- малороссом.

Пожалуй, наиболее яркий пример того, насколько тесно в русском культурном процессе были переплетены велико­русская и малорусская составляющие (в том числе и на лич­ном уровне) — настолько, что отделить одну от другой не­возможно, не разрушив этого единства, — являют собой писатели и близкие родственники Алексей Толстой и Алек­сей Перовский.

Алексей Алексеевич Перовский (1787-1836) был вне­брачным сыном графа А. К. Разумовского и приходился внуком последнему малороссийскому гетману, генерал- фельдмаршалу К. Г. Разумовскому. Кстати, его брат Л. А. Пе­ровский возглавлял Департамент уделов Министерства Императорского двора, где с марта 1830 по февраль 1831 го­дов служил молодой Гоголь. Сам А. Перовский совмещал чиновную деятельность (в том числе был он и попечителем Харьковского учебного округа) с литературной. Современ­ному читателю он больше знаком по своей сказочной пове­сти «Чёрная курица, или Подземные жители», хотя в своё время был известным писателем (печатался под псевдони­мом Антоний Погорельский), примыкавшим к пушкин­скому кругу. В своих литературных занятиях Перовский опирался на малороссийский материал.

Алексей Константинович Толстой (1817-1875) прихо­дился ему родным племянником (сыном сестры) и, таким образом, правнуком гетмана. Собственно, сказку о «Чёр­ной курице» Перовский сочинил как раз для маленько­го Алёши. Детство Алексей Толстой провёл в Малорос­сии (в имении дяди) и на всю жизнь очень её полюбил. Но своё литературное творчество он посвятил русской истории (исторический роман «Князь Серебряный», 1863 г.; трилогия «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Фё­дор Иоаннович» и «Царь Борис» — 1866-1870 гг.), осмыс­ливая драматический рубеж XVI-XVII веков, а в сти­хотворениях и балладах воспевая древнерусский период и Русь богатырскую. И поэтому безоговорочно призна­ётся русским писателем. Тем более, что и сам считал себя русским [10].

Но здесь возникает пусть на первый взгляд и нелепый, но, учитывая нынешние реалии, не столь уж праздный вопрос: а можно ли дядю и племянника развести по на­циональным «квартирам» и литературам? Можно ли одного из них «оставить» русским исключительно потому, что он писал не про гетманов и «чернобровых хохлушек», а про Ивана Грозного и Илью Муромца, а другого назвать «украинским» лишь потому, что в работе он использо­вал малороссийский материал? Очевидно, что нет. И тот, и другой, кровно и культурно впитав в себя обе этнические природы, олицетворяли русскую литературу и культуру во всей их тематической и географической полноте, творя и понимая их именно как такое единство.

Кстати, Алексей Толстой (в этническом плане наполо­вину великоросс, наполовину малоросс) в своём знамени­том стихотворении «Колокольчики мои, цветики степные» (1840-е гг.) очень ясно выразил своё понимание единства Великой и Малой Руси, вместе составляющих Россию. Сре­ди прочего там описывается торжественный въезд в Мо­скву малороссийского посольства, которое под колоколь­ный звон встречают народ и Государь:

И это давно чаемое единение настолько же радостно и дорого и тем, и другим, насколько оно пришлось «не по сердцу» их всевозможным недругам [11].

Стоит подчеркнуть, что русская литература и культура как феномены общерусские были общими и родными не толь­ко для великорусов, но и для малорусов. Такое их восприятие долгое время было свойственно даже представителям заро­дившегося в середине XIX века украинофильского движения, в том числе тем из них, кто, как тот же Шевченко, критически относился к России как государству. Показательны в этом кон­тексте слова виднейшего деятеля этого движения второй поло­вины XIX века М. П. Драгоманова, назвавшего героиню пуш­кинской «Полтавы» Марию (исторический прототип которой Матрёна — дочь казнённого Мазепой В. Л. Кочубея) одним «из первых живых русских лиц в нашей литературе» (выделено мной. — А. М.) [12]. И главное тут даже не то, что Марию-Матрёну он считает лицом русским, хотя это тоже любопытно, а его от­ношение к русской литературе как к нашей.

Даже ставя своей целью создание собственной — укра­инской — культуры и нации как не-русских по своему ми­роощущению, эти люди оставались носителями двойной идентичности и не порывали с русской культурой. Лишь ближе к концу XIX века среди части малорусского этноса (адептов этой самостийно-украинской идеи), численно, правда, не самой большой, возникло отношение к русской культуре как к «чужой» для украинской нации и даже «враждебной» ей, что стало одним из важнейших призна­ков перерождения украинофильства в украинство. Такое отношение к русской культуре и русскости вообще являет­ся визитной карточкой украинского национализма [13].

Но, как уже было сказано, это случилось позднее, и было присуще лишь части малорусского этноса. В целом же, соз­даваемые русской литературой образы и стереотипы, в том числе пространственные, были во многом общим делом ве­ликороссов и малороссов и творились ими совместно. Бо­лее того. Общерусский характер русской культуры как раз и складывался в результате такой совместной выработки образов, стереотипов, взглядов.

Вопрос о том, какой географический (а может, куль­турный или политический) объект описывал Гоголь, во­все не праздный. Выше уже говорилось об «образе Украи­ны» и об «образе Малороссии». Никакого противоречия тут нет. Во времена Гоголя в ходу были оба эти названия. Лишь к концу XIX века стараниями сторонников украин­ского движения они (как и их производные — этнонимы малороссы и украинцы) были превращены в синонимы со­вершенно разного национального выбора, в символы про­тивоположных национальных идентичностей: малорус­ско-общерусской и украинской. А тогда официальным названием края (прежде всего Левобережья Днепра), при­нятым и в столице, и в самом малороссийском обществе, были названия «Малороссия», «Малая Россия».

Эти названия, известные ещё с XIV века и поначалу применявшиеся по отношению к Галицко-Волынской земле, носили церковно-политический характер: так константинопольские церковные и светские власти обо­значали Южную Русь (и созданную там митрополию), отличая её от Руси Северо-Восточной, а потом и Москов­ской. Со временем эти названия прочно закрепились в церковной, книжной и политической практике уже самой Южной Руси, и произошло это ещё в тот период, когда эти земли были частью польской Речи Посполитой. Так, «Россией Малой» называет южнорусские земли автор «Лексикона славенорусского», книжник П. Берында в своём предисловии к одному киевскому изданию (1619 г.). А львовские типографы указывали, что издан­ная ими книга («Октоих», 1630 г.) вышла «в граде Леондополи Малыя России» [14].

С конца XVI века в широкое употребление среди мест­ного населения также входят и такие греческие по форме самообозначения, как «Россия» и «российский». Скажем, в изданной в 1591 году львовским православным брат­ством «Грамматике» говорилось, что предназначается она в наставление «многоименитому Российскому роду». Основательница киевского Богоявленского братства Анна Гулевичевна Лозкина в своей записи о том (1615 г.) указы­вала, что оно учреждается «правоверным и благочестивым христианом народу Российскаго, в поветех воеводств Киевскаго, Волынскаго и Брацлавскаго будучим».