Оливер Кромвель

Последние месяцы жизни Кромвеля описаны недостаточно; остается, таким образом, обширная возможность разнообразных их истолкований. Самое частое из них утверждает, что после разгона последнего парламента протектор впал в глубокую депрессию и стал жалкой фигурой; согласно одному недавнему исследованию, «с приближением лета стало очевидно, что разочарование весны не только ошеломило Кромвеля, оно сломило его» [284]. Гораздо легче согласиться с предположением, что последние месяцы Кромвеля были наполнены разочарованием, чем с тем, что он умер «сломленным» человеком. Он, вероятно, терзался из-за того, что политические и личные проблемы, с которыми он столкнулся в последние месяцы, были такими же устрашающими, как и другие, с которыми он сталкивался раньше. Кроме того, многие в стране, в которой он правил, не получили его надежд и ожиданий. Однако его достижения в качестве протектора были значительными и достаточно очевидными, чтобы принести ему некоторое утешение при любом разочаровании, которое он возможно, испытывал. Нет уверенности в том, что пылкий реформаторский энтузиазм, направленный на то, чтобы дать «людям то, что хорошо для них», угас перед его смертью 3 сентября 1658 года.

Несомненно, проблемы, с которыми он столкнулся после роспуска парламента в феврале, были очень трудными. Финансовое положение его правительства перешло от плохого к наихудшему, так как возросли расходы на дорогую внешнюю политику, включая затраты на размещение гарнизонов в Шотландии и Ирландии. Доходы правительства упали, ибо оно периодически урезало ежемесячное обложение налогом, заискивая перед имущими классами. «Покорнейшая петиция и совет» уменьшила налог с 60000 до 35000 фунтов стерлингов в месяц. Поэтому Кромвель и Совет были вынуждены применять такие приемы, как разрешение свободного квартирования для войск и обращения (как и монархи Стюарты до этого и после) к торговцам в Сити за займами. Вскоре стало очевидно, что единственным реальным выходом из финансового кризиса был созыв нового парламента, который разрешил бы поднять уровень налогов, и в этой перспективе, конечно, неясно вырисовывалась возможность возобновления почтительной парламентской оппозиции с давлением на него, чтобы он принял корону.

Эти проблемы более устрашающими, чем когда-либо, делало то, что Кромвель, «вероятно, был сильно ранен расколом, произошедшим в течение ближайших дней после роспуска, с военными товарищами, которые сражались вместе с ним с начала гражданской войны. Один за другим в течение 50-х годов, его бывшие союзники и друзья покинули его сторону, и последними, кто сделал так, были шесть офицеров, которых он уволил И февраля после их отказа взять назад свое заявление о том, что кромвелевский протекторат отошел от старого доброго дела. Вероятно, особенно задевало то, что все они, в том числе и капитан Вильям Пакер, командир его собственного конного полка, были баптистами. Доказательство, видимо, заходит слишком далеко, предполагая, что это вызвало «сильный психологический кризис» [285], но совесть Кромвеля всегда была чувствительна к обвинениям со стороны тех, кого он считал, как и себя, «детьми Бога». Кроме того, как часто было и раньше, вместе с политическим кризисом пришел приступ нездоровья. В конце февраля сообщалось, что он находился в постели с «очень опасным нарывом на спине». В то же время его новый зять Роберт Рич умер и вскоре после этого любимая дочь Элизабет Клейпол серьезно заболела раком, от которого и умерла 6 августа.

Существует небольшое сомнение в том, что напряжение, вызванное этими политическими и личными бедами, «исчерпало его душевные силы» (как позже сказал его дворецкий Джон Мэйдстоун). Сам Кромвель в феврале отметил, что он нес «тяжелый груз на своей спине в течение пятнадцати или шестнадцати лет… Что касается моей совести и души, я скорее хотел бы прожить на опушке леса, содержать стадо овец, чем находиться на таком месте, каким было это» [286]. Однако же сомнительно, что Кромвель действительно так думал, предавшись депрессии и апатии в свои последние месяцы, и что он умер разрушенным человеком, потерявшим волю к жизни. Этот взгляд не принимает в расчет огромное количество времени, которое Кромвель, как было видно, продолжал уделять внешним делам. Не был он также пассивен, разбираясь с внутренними проблемами. Его можно критиковать за то, что он старался управиться с проблемами тех, кто должен был сменить его гораздо позднее, но очень вероятно, что к концу 1657 года он решил, кто будет его преемником, и поэтому перед своей смертью оставил указания Турло и своим советникам. По «Покорнейшей петиции и совету» Кромвель был уполномочен назвать своего преемника, и Джордж Бейт, его доктор в 1658 году, позже утверждал, что якобы он назначил Флитвуда вскоре после своего второго официального вступления в должность протектора. Но, если он так сделал, в высшей степени вероятно, что он переменил свое решение к ноябрю или декабрю 1657 года. Хотя ему нравился Флитвуд, который был женат на его дочери Бриджет, он язвительно относился к политическим способностям зятя. В феврале он назвал его «тряпкой», когда Флитвуд пытался убедить его не распускать парламент. До этого, в ноябре 1657 года, он заменил Флитвуда на месте лорда-депутата Ирландии своим младшим сыном Генри Кромвелем, а вскоре вызвал старшего сына Ричарда из его поместья в Гэмпшире, чтобы тот готовился стать преемником. И в сентябре Ричард стал наследником отца без намеков на сопротивление.

Не было также какой-либо снисходительности весной и в начале лета 1658 года, когда кромвелевский режим расправился с роялистскими заговорщиками. Высокий суд, назначенный в апреле, собрался в конце мая, чтобы судить людей, пойманных разведкой Турло: Джона Хьюита, Джона Лорда Мордаунта, Генри Слингсби и других. Наказания избежал только Мордаунт. Остальные пошли на виселицу. Джон Лисл, глава Высокого суда, как сообщалось в «Mepjcypnyc политикус», послал Слингсби на смерть со словами, что преступление Слингсби было таким же большим, как «грехи египтян, когда Бог заявлял им о себе столь многими знаками и чудесами в интересах израильтян, и все же несмотря на это они все равно преследовали Моисея и Израиля» [287]. Также не может прямолинейность, с которой Кромвель подавил недовольство в армии, выплывшее на поверхность в последние дни парламентской сессии, подтвердить мнение о нем как о человеке, потерявшем контроль за властью или прежнее политическое чутье. До увольнения Пакера и других недовольных он смотрел в лицо огромному собранию офицеров с тем же политическим и личным мужеством, какое он проявлял в подобных конфронтациях с конца 40-х годов. После обеда, на котором «он выпил с ними много вина», он произнес длинную и, как обычно, импровизированную речь, проведя свою аудиторию через «историю нашего времени», нагло требовал, чтобы любой, кто не приспособится к его правлению, сообщил об этом открыто [288]. Этот эпизод воскрешал элементы железной дисциплины, обеспечившей контроль Кромвеля над армией с гражданской войны.

Проявил ли бы Кромвель такую же политическую волю и решительность, если бы дожил до ознакомления с решением другого парламента, конечно, никогда не узнать. Что он не рассчитывал на легкий путь принятия советов своих граждан, достижения парламентской политической и финансовой поддержки конституционными уступками, можно видеть из того, что «хунта», назначенная им в июне для подготовки нового парламента, имела много представителей от военных советников, которые твердо противились этому Возможно, Кромвель в конце своей жизни был так же не склонен к отказу от своей мечты привести страну на землю обетованную, как и всегда, и он до конца был решителен в том, как он сказал в своей последней речи к своему последнему парламенту, что «свободу совести следует предоставлять честным людям, чтобы они: могли служить Богу без страха; что каждый справедливый интерес может быть сохранен, что религиозное служение должно быть поддержано и не оскорблено соблазняющими и соблазненными душами; что для всех людей надо сохранять их справедливые права, гражданские или духовные» [289].