Великая Отечественная – известная и неизвестная: историческая память и современность

Среди вопросов, заданных весной 1943 г. в Башкирской области, есть и такой: «Правда ли, что при заключении договора союзники ставили три вопроса – открытие церквей, введение погон, роспуск колхозов?» [338] Подобный вопрос задавали и в Удмуртии: «Правда ли, что Америка требует от нас роспуска колхозов и восстановления церкви?» [339] А в Пензенской области в 1942 г. был зафиксирован слух, что «26 государств якобы предъявили ультиматум Советскому правительству о роспуске колхозов и об открытии всех закрытых церквей» [340].

Ликвидация колхозов представлялась особенно вероятной. Вот примеры подобных высказываний: «Некоторые говорят, что колхозов не будет, ибо Америка и Англия оказали свое влияние» [341]. И далее: «Они требуют, чтобы не было больше колхозов, а наши не соглашаются. Возникнет новая война и нам тоже уж не справиться, заберут нас англичане и не будет больше колхозов… Скоро дождемся того момента, когда будем работать на себя и жить самостоятельно, без палки. Так хотят наши союзники Англия и Америка» [342].

Характерно, что в межсоюзнической полемике (в частности, в западных средствах массовой информации) на первый план выступали требования свободы вероисповедания в СССР, а отнюдь не ликвидации колхозов. И этот сюжет нашел отражение в массовом сознании. Некоторое изменение политики в отношении православной церкви в годы войны комментировалось порой следующим образом: «Наше отношение к духовенству диктуется требованиями союзников – Америки и Англии… Двадцать восемь лет не говорили о попах, а тут заговорили, когда мы стали союзниками Англии… Англия и Америка повернут нас на старый лад…» [343]

Даже гораздо менее значительные и на первый взгляд мало связанные с межсоюзническими отношениями мероприятия власти, в частности, введение погон в Красной Армии, вызывали подобные высказывания. Так, красноармеец Павлушин уверял своих товарищей, что «Англия и Америка предложили Советскому Союзу открыть церкви, ввести погоны и эти мероприятия проводятся в жизнь». К еще более радикальным выводам пришел сержант Панасенко. Он расценил введение погон как начало изменения государственного строя СССР: «Я думаю, что у нас государственный строй будет таким же, как в Англии и Америке, потому что Советская страна среди капиталистических стран одна существовать не сможет» [344].

Подобные ожидания, казалось бы, подкреплял роспуск Коминтерна в 1943 г. Независимо от общей – позитивной или негативной – оценки этого решения, причину его практически единогласно видели в стремлении СССР сделать шаг навстречу союзникам: «Это очень тонкое, продуманное и дипломатическое решение, которое безусловно способствует укреплению связи между СССР и союзниками… Нам начинают диктовать и вообще сейчас мы во многом зависим от союзников… Роспуском Коминтерна мировую революцию похоронили навечно… Компартии на западе влачили жалкое существование, а теперь и эта система рухнула под нажимом Америки и Англии». И вполне логичным казался следующий вывод: «Коминтерн как неугодная нашим союзникам организация уже распущена и роспуск этот совпал с пребыванием у нас серьезных представителей от союзников. Надо полагать, что это сделано по их предложению, теперь надо ждать дальнейших изменений в государственном строе в СССР» [345]. Приведенные здесь высказывания зафиксированы в Ленинграде, но сохранились справки об отношении к роспуску Коминтерна в Москве, Ульяновской и Свердловской областях, которые дают практически идентичную (хотя и менее подробную) картину [346].

Роспуск Коминтерна многих приводил к далеко идущим выводам. Так, на Краснохолмском комбинате в Москве работницы рассуждали, что данное решение «является уступкой Англии и Америке – вначале делали уступку религии, сейчас распустили Коминтерн, теперь проходит конференция в Америке по продовольствию, следующий вопрос встанет о колхозах» [347]. А в Удмуртии даже высказывалось предположение, что роспуск Коминтерна приведет и к роспуску коммунистической партии в СССР [348].

Были, впрочем, и не столь радикальные, но не менее интересные комментарии. Так, Д. В. Фибих в мае 1943 г. записал в дневнике: «Роспуск Коминтерна – устранение последней преграды, мешающей от крытию второго фронта. Черчилль и Рузвельт могут теперь спать спокойно» [349].

Партийными органами наличие подобных настроений рассматривалось как результат плохой пропагандистской работы; в частности, в одной из справок на эту тему, составленной в Свердловске в мае 1943 г., именно в разделе о недостатках подчеркивалось, что инженерно-технические сотрудники оборонного завода «не могли дать вразумительных ответов на вопросы. Так например: причины роспуска Коминтерна объясняют давлением со стороны союзников на Советский Союз» [350].

Иногда в массовом сознании на союзников возлагались совсем уже невероятные надежды. На освобожденных территориях лекторам ЦК ВКП (б) задавали вопрос: «Будут ли после войны английские лавки?» [351] В Ленинграде еще летом 1941 г. появились слухи о том, что по требованию союзников город будет объявлен «открытым» и с «вольной торговлей» [352]. В 1942 г., в самый тяжелый блокадный период, эти ожидания конкретизировались: «скоро будет изобилие продуктов и разных товаров, так как город сдают в аренду англичанам и американцам» [353]. Одновременно среди офицерского состава Ленинградского фронта «распространялись слухи о том, что в Москве ведутся переговоры между СССР, США, Англией и Германией об объявлении Ленинграда открытым городом и превращении его в международный порт» [354].

Впрочем, о судьбе Ленинграда в других частях страны высказывались в связи с союзниками еще более неожиданные предположения. Так, в Удмуртии лектору был задан вопрос: «Правда ли, что Рузвельт предъявил т. Сталину, чтобы отдали Ленинград немцам, тогда будем помогать» [355].

Конечно, не только Ленинград фигурировал в качестве своеобразной разменной монеты в отношениях с союзниками. Жители освобожденных территорий в декабре 1943 г. интересовались, действительно ли Баку и Грозный сданы в аренду англичанам на 99 лет? [356] В июне 1944 г. подобные слухи были зафиксированы в Архангельске, где трудящихся волновал среди прочего такой вопрос: «Правда ли, что благоустраивают города Архангельск и Молотовск (ныне Северодвинск. – А. Г.) в связи с передачей их в аренду Англии», а в мае 1945 г. – в Литве: «“весь Вильнюс” говорил о том, что Америка забирает весь прибалтийский край сроком на пять лет в счет долгов Советского Союза Америке за оказанную помощь в период войны» [357]. Характерен такой пример: отнюдь не «буржуазный интеллигент», а литовский коммунист, бывший подпольщик, участник войны в Испании, после войны занимавший пост заместителя министра здравоохранения Литовской ССР, В. Г. Мицельмахерис в 1943 г., будучи в эвакуации, предсказывал: «В будущем вся Европа, в том числе Польша и Прибалтика будут находится под английским влиянием и поэтому английский язык следует изучать как родной язык» [358].