Колодец времени - книга исторических поэм (СИ)

В изгибах сводов, меж столбов.

Текла, и с негою гнездилась

В объёмах царских сундуков.

Со стен взирали чудотворцы,

Из недр окладов дорогих.

Лампады блики, нимбов кольца

Дрожаньем оживляли их.

Пред образами сонно грезя

Сидел на троне человек,

Вдоль подлокотников повеся

Ладони хладные как снег.

Едва дрожащие ладони

На грани бликов и теней,

И пальцы длинные без воли

Томились тяжестью перстней.

Его виденья окружали,

Томили, стискивали грудь.

Со стоном крики вырывались

Из сжатых уст: 'Не мешкай, в путь!

Скорее Полоцк окружайте,

Литве не дайте передых.

К татарам крымским посылайте

С обманом, что мы любим их!'

Но через несколько мгновений,

Возник неявный, гулкий звук.

Сквозь дымку тяжких сновидений

Прорвался топот, гул и стук.

За низкой дверью голос резкий

Вскричал, откликнулся другой:

'Буди царя, есть повод веский!'

'Учти, рискуешь головой!'

Лязг пронизал дверные скрепы.

Очнулся дремлющий во мгле;

Глаза открылись, взгляд свирепый

Пронзил иконы на стене.

Ладони сжались, пальцы с хрустом

Сошлись, сидящий грузно встал.

'Кто смел меня тревожить пусто?' -

Он раздражённо прокричал.

Сквозь гомон, шепот жутковатый,

Донёсся голос: 'Это мы -

Басманов, Бельский и Ушатый,

И трое стражей из тюрьмы!'

Согнав с лица следы волнений,

Царь заступил на хладный пол,

И, без опаски и сомнений,

Откинул кованый запор.

За дверью, искрами стреляя,

Чадили факелы во тьме;

Скуратов с ликом негодяя

Стоял с кинжалом в кулаке.

Подняв глаза хитрее волчьих,

Малюта руку приложил

К груди нагой, без проволочек

Царю он дело изложил:

'Великий царь, светило наше,

Холопы верные твои

Убийц поймали возле башни,

И на расправу привели'

Огнём под ноги посветили;

Два тела тут лежат ничком.

Водой их хладной окатили,

В живот пихнули каблуком.

Иван сказал: 'Как вы их споро!

Скажите, как в ночи, без лиц,

Разоблачить сумели вора,

Как распознали в них убийц?'

Помедлив, чтобы царь вернулся,

И снова сел на трон резной,

Ушатый - сотник черноусый,

Тряхнул кудлатой головой:

'Тобой был дан наказ высокий -

В Кремле дозорами ходить,

Внутри палат в ночные сроки,

И не шуметь, не петь, не пить.

И не скрипели чтоб ступени,

Чтоб стражи путь не раскрывать,

В ночи чужих без промедлений

И без сомнения хватать...

Наказ охране был дан мудро.

И вот случилось - это там,

Где путь обычный твой под утро

К молебну во Успенский храм.

Дрова всегда лежат там плотно.

Троих мы видим там - стоят

Во тьме тайком и очень злобно

Промеж собою говорят.

Тогда подкрался я и Блудов,

Вокруг сугробы и кусты,

И там рядились воры будто

К молебну скоро выйдешь ты.

И знали, что пойдешь в пустыне

В Успенский храм один как перст.

Напасть хотели у святыни -

И там убить тебя, вот крест,

Про это тоже скажет Блудов!'

Тот закивал перекрестясь.

В дверях заёрзали, оттуда

Раздались крики: 'Воры! Мразь!'

Ушатый свой рассказ продолжил:

'Напали мы на них тот час;

Достали сабли мы из ножен,

Те тоже бросились на нас.

Махали яростно ножами,

Но побежали, видя блик

Клинков у нас над головами.

А мы подняли громкий крик.

Догнал их Блудов, изловчился

И одного успел достать

Ударом в шею - тот свалился,

Мы снова принялись бежать.

Добрались к башне, что на площадь

Китай-городскую ведёт.

По льду скользим и кличем помощь.

В конце концов она идёт:

Стрельцы из башни надворотной,

Ночная стража из жильцов,

Как свора гончая добротно

Злодеев стиснули в кольцо.

Злодей, упавший на колени,

Молиться принялся, другой

Нырнул в сугроб закрывши темя.

На них все бросились гурьбой.

Топтать их начал люд служивый

И бить до крови, до кости.

И я тогда, покуда живы,

Решил к тебе их принести!'

'Вот вздор! - нарушил царь молчанье,

Мотнув обритой головой,

Затылком чуя трепетанье

Дворян стоящих за спиной, -

Не понимаю, как возможно

Решить вот так убить царя?

Мой род идет от Константина,

Всех христиан поводыря.

Я всех веду к Вратам Небесным,

Кто сможет путь мне заслонить?

Что стоит этот мир телесный,

Ведь душу нужно лишь хранить.

Всё не понятно, может счёты

Решили вы свести вот так?

Мне надоела до икоты

Грызня вся ваша как собак.

Убийц вести в Приказ Разбойный,

Я сам пытать их буду там.

Басманов с Бельским пусть подробный

Рассказ про ночь представят нам.

Хочу я знать зачем, откуда

Все вы в исподнем и без слуг,

Пока рубил злодеев Блудов,

На диво близко были тут.

Вы здесь таились, или спали,

А может слушали мой храп?

Теперь в воинственном запале

Всяк стал мой преданнейший раб?'

Царь повернулся; рослый, полный,

С густою рыжей бородой,

Глаза огромные - уголья,

И брови ниткой вороной.

Сказал он: 'Дальше охраните,

Весь Кремль изменою смердит!

И попросите, передайте,

Чтоб шёл ко мне митрополит!'

Дворяне, стража и прислуга,

Как псы свои хвосты поджав,

Кто в чём, кто с чем, давя друг друга

Во тьму отпрянули стремглав.

Схватив ладонью боль в затылке,

Царь опустился на скамью.

Скривился в горестной ухмылке

Сказал: 'Господь, тебя молю,

Дай мне твоей смиренно силы

Стерпеть смертельную вражду

Людишек гнусных и спесивых,

Меня тут держащих в плену.

Царя, без права и свободы

Решать, быть миру иль войне.

Творца Ливонского похода

В Кремле закрыли, как в тюрьме.

Скрутили мысли, как в темнице,

Указы смеют обсуждать,

Хотят кусков моей землицы,

Что их должны бы содержать.

Ко мне лишь ходят за деньгою,

Чины им, взятки и родство.

А я рискую головою,

Как только трогаю кого.

Бояре гнусно нарушают

Великий замысел войны,

И Ревель шведам предлагают,

Воруют деньги из казны.

Всё время тратят на утехи,

Гребут налог в свою мошну,

И в плен сдаются без помехи,

И возвращаются в Москву,

Пред государьими очами

Стоят бесстыдным наглецом

И лгут, как польскими мечами

В бою изрезали лицо.

Всё врут в плену хмельного зелья.

Есть и другие, кто удел

Опустошив свой от безделья,

Земель заводят передел.

А только требуешь ответа,

Все начинают поминать

Молитвы Нового Завета,

И без конца перечислять

Своих ходатаев, заслуги

Родов своих. и всё родство,

Берут друг друга на поруки

Под целование крестов,

И всё без дрожи благоверной,

Как будто дёргают ботву.

А если снова за измену

Изобличат - бегут в Литву.

Бежит иной, как пёс паршивый,

От казни честной и суда.

Богатств хотят, хотят быть живы,

А мне проклятье навсегда!'

Царь говорил всё тише, злее.

Встал со скамьи, поднял глаза.

Пригнулся у раскрытой двери,

Пошёл, крестясь на образа.

За ним охрана и Ушатый,

Их тени прыгали в углах,

А впереди бежал кудлатый

Слизнёв, ключи держа в руках.

Шли по дворцу, вокруг чадили

Лучины в нишах и углах.

Холопы их в ковшах гасили,

Блуждая после уж впотьмах.