Записки о революции

Затем, 12 сентября, после доклада Эрлиха вопрос о Демократическом совещании был поставлен и в ЦИК. Здесь было так скучно и бледно, что не на чем остановиться. Все было сказано во фракциях. Но каковы результаты. Заседание было очень многолюдно, все силы были мобилизованы. За коалицию было 119 голосов, против 101. Еще на ниточке висела!.. Один член ЦИК воздержался. Это был лидер третьей части эсеровской партии Виктор Чернов.

В эту счастливую ночь из Ставки приехал Керенский. По его вызову Зензинов и Гоц поскакали в Зимний с радостной вестью. Но боюсь, не поспешили ли они. Богданов внес поправку: коалиция, но без кадетов. Либер внес поправку к поправке: коалиция хотя бы и с кадетами, но без членов Центрального Комитета кадетской партии. На уловку Либера не пошли, но поправку Богданова с удовольствием приняли. Прошла коалиция без кадетов.

Однако и уловка, и поправка были обе довольно глупы. От хорошей жизни таких не предложишь и не примешь. Церетели разъяснил, что без кадетов – это и значит без коалиции… Хочу того – не знаю чего, иду туда – не знаю куда. Что же делать? Не сладить было «мамелюкам» ни с ситуацией, ни с самими собой…

В заключение от имени большевиков выступил Карахан. Обратим внимание на его заявление. Он напомнил о том, чего не забыть некогда условились и мы: что первый Всероссийский съезд Советов поручил ЦИК созвать второй съезд через три месяца, то есть в начале сентября. Но ЦИК об этом не думает. Вместо того он прячется от Советов за странный конгломерат, нарочито собранный с бору да с сосенки… Карахан заявил, что волю подлинной демократии может выразить только советский съезд, который согласно постановлению высшего советского органа и должен быть созван немедленно, еще до Демократического совещания. Заявление было «внеочередным», не обсуждалось и не голосовалось. Напрасно! «Звездная палата» и ее «мамелюки» прикусили язычки. Возразить было нечего. Только один нашелся: потребовал занести в протокол, что большевики своим заявлением наносят оскорбление отечественной кооперации, новым земствам и городам. О, преторианцы Церетели – это не краснобаи, а люди дела!

На Демократическое совещание возлагал кое-какие надежды экономический отдел ЦИК. Может быть, потому, что все надежды его иссякли и больше некуда было обратить взор. «Регулирование промышленности» не пошло дальше проекта сахарной монополии, никогда не осуществленного. «Совет съездов представителей промышленности и торговли» занимался исключительно вопросами о прижиме рабочих. Правительство не делало ничего. А ЦИК поддерживал правительство… Экономический отдел, отчаявшись в советском начальстве, задумал апеллировать к Демократическому совещанию.

Меня позвали на предварительное заседание в Мраморный дворец, где помещалось министерство труда. Кажется, был и министр Гвоздев, которого мы ныне никогда не видели в Смольном. Но предводительствовал все тот же Громан. Человек из 12 присутствующих огромное большинство были меньшевики – и далеко не левые. Официально они все еще стояли за коалицию, хотя больше помалкивали на этот счет. Но тут же в заседании они с фактами в руках дали такую уничтожающую картину коалиционной экономической политики, какую были бы бессильны дать самые гениальные политические агитаторы. Как укладываются в их головах их взгляды, было неясно. Но выводы из их речей были для меня ясны вполне. Я предлагал экономистам выступить на совещании с выяснением экономической конъюнктуры и с непреложным выводом: долой коалицию! Громан тут мог бы быть более убедителен, чем Троцкий или Мартов… Увы! Экономисты уклонились. «Мы изложили экономическую часть, а остальное не наше дело». Пусть совещание само делает свои выводы… Что тут поделаешь?

Но проблема-то состояла в том, чтобы добиться выступления на съезде. То же бывало с экономистами перед каждым съездом, ибо «звездная палата» этой публики не жаловала. На доклад рассчитывать было нельзя. Разве только можно выступить в порядке очередных ораторов, от имени «экономической группы», которая в числе прочих была включена в Ноев ковчег.

Теперь остается только один роковой вопрос: какую же позицию занимает по отношению к съезду сама верховная власть… О ее фактическом отношении распространяться нечего. Но, подобно прочим смертным, Временное правительство имело свое официальное суждение о «конвенте», и притом дважды. Положение было довольно щекотливо. С одной стороны, послекорниловская конъюнктура связывала по рукам и по ногам. Надо соблюдать такт и осторожность. Но, с другой стороны, каково выслушать от государственных элементов, и притом публично, такие истины: «До сих пор эсеры делали все, что им угодно. Достаточно было Гоцу и Зензинову съездить в Зимний дворец, и министры летели, как кегли. Даже после исторической ночи в Малахитовом зале, когда вся полнота власти была предоставлена Керенскому, они сумели свести эту полноту к полному нулю. Доверчивый Керенский вообразил, что он действительно в силах составить министерство… Но пришли ночью к полновластному Гоц и Зензинов и сказали: Чернов или никто. Ультиматум был исполнен. С тех пор ультиматумы сыпались как из мешка. Но теперь, кажется, им поставлен предел. О, конечно, не со стороны обладающего всей полнотой власти председателя Совета Министров, а со стороны Ленина с товарищами … Наступило время и ему поцарствовать. Вероятно, Демократическое совещание обратится в прославление Ленина»…

Не правда ли, недурно? Ведь это пишет «Речь», газета кадетов и промышленников – желанных, но строптивых сподвижников «в трудах гражданства и войны». Не слишком ли дорого запросят они при таком престиже правительства: не заменить тебе Корнилова, о полновластный!..

Итак, необходимо дипломатично и осторожно наплевать на Демократическое совещание. Временное правительство после суждения 5 сентября постановило: Демократическое совещание совсем не то, что московское – то было «государственное», а это просто «общественное», «частное». Правительство, как таковое, в нем не примет участия. Но все же выступить там может, как и на всяком другом съезде. А по возвращении Керенского из Ставки было дополнено: никакой обязательной силы решения съезда для правительства, конечно, иметь не могут. И выступать на нем не обязательно… Разве только как перед частным учреждением… Экспансивный Верховский тут заявил, что он непременно выступит перед совещанием со своей программой. Как угодно! Что касается главы правительства, то он выступит с приветственной, а не программной речью.

Так сказал Керенский и пошел встречать москвичей, промышленников и кадетов – независимо, совсем независимо от Демократического совещания.

Съезжаться начали, как всегда, за несколько дней. В Смольном и в делегатских общежитиях в эти дни происходили совещания «курий» и фракций. Партийные центры повсюду рассылали своих лидеров: ввиду колебательных настроений агитация на предварительных собраниях могла иметь некоторый успех…

На заседании эсеровской фракции выступали три докладчика от трех фракций – Авксентьев, Чернов и левый Карелин. Говорили все то же, но течения у эсеров ныне так размежевались, что спорить пришлось главным образом о том, сохранять ли единство фракции при голосованиях или вотировать в пленуме сообразно взглядам. Незначительное большинство все же набралось в пользу единства.

Любопытно было и у меньшевиков. В частности, я уже упоминал о правоверной кавказской группе, которая взбунтовалась после корниловщины и требовала по телеграфу решительного разрыва с коалицией. Ныне несколько кавказцев лично прибыли в Петербург для участия в совещании и для воздействия на упорных столичных лидеров. Во главе группы стоял один из столпов меньшевизма, знаменитый Жордания, будущий правитель Грузии. Доселе я не видел этого деятеля. Сношения наши ограничились тем, что в начале войны он прислал мне в «Современник» ультрашовинистскую, правоплехановскую статью, а я ему, помнится, не очень любезно ответил, возвращая рукопись. Теперь он был лидером левых меньшевиков и, кажется, первый поднял на Кавказе знамя борьбы против дальнейшего соглашательства.