Западная Белоруссия и Западная Украина в 1939-1941 гг.: люди, события, документы

Тем не менее, итогом событий осени 1938 г. в Заользье стал массовый исход чешского населения. По некоторым оценкам, добровольно либо принудительно свои дома оставили около 30 000 чехов и 5000 немцев, при общей численности населения региона 230 000 человек.

На отошедших к Венгрии территориях был отмечен ряд антивенгерских акций. 27 ноября 1938 г. в Новых Замках прошла крупная демонстрация, на которой местное население высказывало свое недовольство венгерским режимом. Полиция разогнала демонстрацию. Затем на улицах города появились антивенгерские надписи. В Чеклисе около 700 человек во время демонстрации требовали присоединения к Словакии. Полиция так же разогнала антивенгерскую демонстрацию в Шуранах. 30 участников было арестовано. 2 февраля 1938 г. в Пластовицах между молодежью и венгерскими солдатами произошло столкновение из-за исполнения словацких песен и словацкого гимна. При этом один венгерский солдат был тяжело ранен. В столкновении и исполнении словацких песен участвовала и венгерская молодежь, которая таким образом проявляла несогласие с существующим режимом.

По подсчетам некоторых словацких историков, в результате венгерской политики свои дома добровольно либо принудительно в течение периода, длившегося примерно полтора месяца, покинуло около 50 000 словаков, при общей численности населения территорий, отошедших к Венгрии, около 900 000 человек [278]. По другим данным, численность оставившего регион населения в периоде осени 1938 г. до начала 1941 г. колебалась от 10 до 13 000 человек.

В силу довоенной специфики региона отношение к советской власти на территории западных областей БССР также приобрело этнический оттенок. По всей вероятности, значительная часть польского населения воспринимала себя и воспринималась другими национальными группами как «побежденная», хотя новая власть и старалась подчеркивать свой интернациональный характер. Объективно ломка структур национального польского государства не могла не затронуть национальные чувства местных поляков. В силу этой и ряда других причин антисоветские настроения были наиболее распространены среди польского населения региона (особенно в начальный период установления советской власти). Преимущественно этнически польский характер имело и организованное сопротивление, которое к началу 1940 г по своим масштабам не уступало подполью на территории Генерал-губернаторства, несмотря на то, что располагало при этом значительно меньшими людскими ресурсами.

В итоге большинство арестованных в результате советских репрессивных акций также составляли поляки. Однако в целом репрессии не носили этнического характера. Так, по неполным данным в 1939 г. в западных областях БССР было арестовано поляков — 5256, украинцев — 254, евреев — 661, белорусов — 2422 [279]. Эта пропорция сохранялась до 22 июня 1941 г. Также этнически разнородным был и национальный состав населения, подвергшегося депортациям в 1939–1941 гг. В этот период во внутренние области СССР были насильно вывезены около 125 000 человек при общем количестве населения региона примерно 5 млн. [280]. К этому стоит добавить относительно добровольное переселение более 20 000 беженцев из центральных и западных районов Польши, направленных на работу в восточные области БССР, а также несколько тысяч проживавших в регионе немцев и лиц, имевших место постоянного проживания на территории оккупированной Германией, которые выехали в рамках советско-немецких договоренностей.

Исследователям еще предстоит ответить на вопрос, насколько глубоко изучался в СССР опыт событий, происходивших на территории бывшей Чехословакии в 1938–1939 гг. и какие выводы были сделаны на основании этого анализа советским руководством. Тем более что само применение принципа «освобождения» в истории известно давно и широко применялось ранее. Однако нельзя не отметить тот факт, что по форме, а во многом и по содержанию, события сентября 1939 г. в бывших восточных воеводствах Польши, зеркально отражают явления, происходившие в 1938 г., на бывших чехословацких территориях, отошедших к Польше и Венгрии.

К примеру, практически идентичным является идеологическое обоснование операций. Все они построены на тезисе освобождения своих угнетаемых братьев от ига коварных оккупантов, подло захвативших исконно «наши» земли в прошлом в самый сложный для существования «нашего» государства период. Во всех случаях присутствует элемент возмездия и мобилизации лояльного «нашего» населения, проживающего на «оккупированной» врагом территории. Польская и венгерская операции четко строились на провокационной основе имитации народных волнений, которые должны были бы стать предлогом для военного вторжения. В свою очередь «польская кампания» РККА сопровождалась действиями просоветских вооруженных формирований из местного населения. При этом, безусловно, нельзя исключать возможности действия советских диверсионных отрядов в польском тылу, хотя документы, подтверждающие это, пока не введены в научный оборот

Схожим являются и такие моменты как, например, встречи «армии- освободительницы», вероятно, чаще массовые, чем торжественные. Мотивы участия в этих акциях были самыми разными: от идейных симпатий к новой власти до страха перед репрессиями с ее стороны. Еще одной характерной чертой периода безвластия становятся грабежи и сопровождавшие их убийства начального периода «оккупации/освобождения». Как правило, пострадавшие заявляют о том, что новые власти всячески этому способствовали, предоставляя местному населению «карт-бланш» на несколько дней для сведения личных счетов. В тоже время имели место случаи, когда именно приход «чужой» армии останавливал беспредел переходного периода.

Пострадавшая сторона, как только позволяла ситуация, начинала формировать комплекс документов, фиксирующий различного рода преступления своих оппонентов на отобранной территории. В будущем эти материалы в той или иной форме были использованы историками и стали частью национального исторического мифа, с характерным для данного явления образом «жертвы» своего народа. Как правило, в этом контексте образ соседей других национальностей выглядит не лучшим образом.

В данном случае события этого периода часто вплетаются в более широкий контекст, а именно ответственности того или иного государства за развязывание Второй мировой войны. Если первенство в этом вопросе безоговорочно признается за Германией, то вопрос о ее «пособниках» в каждой из стран Центральной и Восточной Европы трактуется с «национальной спецификой».

Очередными схожими элементами переходного периода были временное военное управление на занятой спорной территории, изоляция от остальной части «государства-родины», введение нового государственного языка, административная реформа, замена старой валюты новой, наплыв «проверенных» чиновников и служащих, ликвидация последствий деятельности бывших «оккупантов» на «освобожденной» территории

Отметим также, что начальный период смены власти происходил в атмосфере своеобразного взаимного «культурного шока». В совершенно иной реальности оказывались представители ранее доминирующих этнических групп, формально уступая лидерство менее статусным группам. У тех и у других формировалось различное отношение к новой власти, опять таки «шоковое» в первое время. В этих же категориях можно оценивать и состояние «оккупантов/освободителей». Несмотря на пропагандистские тезисы, учитывая реалии того времени, эти люди знали о жизни на «освобожденной» территории достаточно мало. Более показательным в этом отношении является пример событий осени 1939 г. на территории бывших восточных воеводств II Речи Посполитой. Однако в воспоминаниях чехов и словаков о событиях осени 1938 г. также встречаются упоминания о «варварстве» и более низком культурном и экономическом уровне, захвативших их поляков и венгров.