О тех, кто предал Францию

Даладье отлично знал, что во Франции насчитывалось не менее трех миллионов безработных, в том числе большое количество квалифицированных рабочих. Казалось бы, не было более благодарной задачи, чем предоставление работы этим людям. Вместо этого Даладье провел закон об удлинении рабочей недели.

Даладье, очевидно, решил порвать со своими левыми союзниками, которые расчистили ему путь к власти. Народный фронт был для него лишь ступенью для возвращения на политическую арену. Теперь Даладье решил показать, что хозяином является он. Его ни в какой мере не устраивали напоминания о той программе, которую он поклялся защищать, о тех обязательствах, которые он принял на себя. Для него программа была клочком бумаги — и только; единственной его целью была политическая власть. Даладье рассчитывал, что Народный фронт сделает его и его партию самыми мощными факторами политической жизни Франции. Возвышение Блюма и социалистов он принял внешне вполне лойяльно, но это не помешало ему затаить чувство досады и озлобления.

Уже в первые месяцы своего пребывания на посту премьера Даладье убедился, что политическая ситуация дает ему в руки немало выигрышных карт. Правые только и ждали человека, который мог бы с успехом противостоять Народному фронту и воспрепятствовать его возрождению. Прием, оказанный ему печатью правого лагеря, свидетельствовал о том, что они готовы видеть в нем «героя дня». Правда, правые надеялись сделать его своим пленником, но и он в свою очередь был непрочь столковаться с ними. Он понимал, что правые нуждаются в нем не менее, чем он нуждается в них. Они-то не будут досаждать ему булавочными уколами, напоминая о программах и обещаниях изрядной давности. Что было, то прошло. Они не будут мешать ему ни в чем, лишь бы только он расправился с левыми. В данной обстановке у правых не было никого другого, кто мог бы взять на себя эту миссию. Он, Даладье, чувствовал себя в силах выполнить ее.

В сущности, Даладье всегда был ближе к правым, чем к левым. В силу обстоятельств он стал одним из видных деятелей левого лагеря и козлом отпущения правых. Уже во время своего первого премьерства в 1933 году он сделал попытку избавиться от социалистов и прийти к соглашению с правыми. Но тогда ситуация для этого еще не созрела. Иное дело теперь. Ему представилась возможность примкнуть к тем, к кому он всегда испытывал влечение. Теперь он мог привести радикалов в правый лагерь и при этом обеспечить за собой первое место. Впервые во всей истории радикал-социалистская партия могла позволить себе роскошь сменить ориентацию и тем не менее сохранить первенствующее положение.

Многие политики-радикалы были настроены подобно Даладье. Народный фронт был им крайне в тягость. Национал-социалистская пропаганда, поддерживаемая внутри Франции сторонниками «умиротворения», достигла немалых успехов в руководящих верхах радикал-социалистской партии. Ее нынешние лидеры сделались, по существу, самыми ярыми пропагандистами «умиротворения».

Итак, Даладье завершил свой разрыв с левыми. Тот факт, что он избрал именно этот момент крайнего обострения международной обстановки для того, чтобы нанести удар рабочему движению Франции, свидетельствует о том, что он уже тогда решил подчиниться требованиям Гитлера. Ведь полководец, собирающийся повести войска в бой, не оповещает их накануне битвы о том, что он намерен сократить рацион их довольствия и жалованье. Между тем это именно и означала речь Даладье.

Доктор Геббельс сумел правильно оценить смысл выступления Даладье. Говорят, что, прослушав речь французского премьера по радио, он сказал Гитлеру: «После этого я не представляю себе, как он сможет нам сопротивляться».

Впоследствии, благодаря нескромности одного из посвященных, стали известны те обстоятельства, которые побудили Даладье выступить со своей речью. Мысль о ней зародилась на заседании, на котором, кроме Даладье, участвовали Жозеф Кайо, Анатоль де Монзи и бывший депутат радикал-социалистской партии Мартино Депла. Кайо весьма обстоятельно разъяснил Даладье, что положение в стране категорически исключает всякую возможность для Франции ввязаться в войну, даже во имя защиты союзного чехословацкого государства. Тоном, не допускающим возражения, Кайо заявил, что французы не будут воевать ради спасения чехов и, следовательно, необходимо во что бы то ни стало договориться с Гитлером. Он добавил, что сложившиеся обстоятельства необходимо использовать не только для прояснения франко-германских отношений, но также, как он выразился, и для того, «чтобы навести порядок во французском доме». Напряженная международная обстановка показалась Кайо весьма подходящей для того, чтобы уничтожить социальное законодательство Народного фронта, столь ненавистное сенату.

Даладье не без колебаний принял эти предложения Кайо. Он опасался, что наступление на 40-часовую неделю вызовет ожесточенное противодействие рабочего класса и повлечет за собой волнения, весьма нежелательные в нынешних условиях. В конце концов он дал согласие и поручил Мартино Депла вчерне подготовить текст речи, которую он должен был произнести по радио.

Эта речь вызвала сильнейшее потрясение в стране. Французский народ воспринял выступление Даладье как удар ножом в спину. Всеобщее недовольство было так велико, что министры труда и общественных работ подали в отставку. Даладье заменил их членами той же партии— социально-республиканского союза. Новым министром труда был назначен Шарль Помарэ, успешно делавший карьеру с помощью своей очаровательной супруги. Портфель министра общественных работ получил блестящий, но беспринципный адвокат, неизменно преуспевающий Анатоль де Монзи. Друг Лаваля, поклонник Муссолини и яростный враг чехов, де Монзи принадлежал к числу самых коварных интриганов среди политических деятелей Франции. Его вхождение в кабинет само по себе знаменовало целую программу. Оно значительно усилило позиции сторонников «умиротворения».

В это время Жорж Боннэ предпринял следующий хитроумный маневр. 4 сентября в Пуэнт-де-Грав состоялось торжественное открытие памятника американским солдатам, прибывшим во Францию в 1917 году. Выступая на торжестве, американский посол Буллит сказал: «Если в Европе снова вспыхнет война, то еще неизвестно, будут ли вовлечены в нее Соединенные Штаты, или нет». После Буллита слово получил Боннэ, который произнес фразу, произведшую немалое впечатление в Соединенных Штатах. Упомянув о дружбе между Америкой и Францией, он воскликнул: «Каждый из друзей обязан поспешить на помощь своему партнеру, если тот находится в опасности». Подобное заявление звучало более чем рискованно в устах французского министра иностранных дел; в особенности в устах Жоржа Боннэ, который потратил немало усилий, пытаясь доказать, что в случае войны Франция не может рассчитывать на помощь Америки. Что же побудило Боннэ отважиться на такой шаг?

Поль Рейно утверждал, что Боннэ произнес эту фразу, желая спровоцировать официальное американское опровержение своих слов. Получив таковое, Боннэ смог бы использовать его для соответствующего давления на тех своих коллег по кабинету, которые принадлежали к «поджигателям войны». Примерно то же самое я слышал и от другого его коллеги-министра.

В той же речи Боннэ счел нужным указать, что Франция честно выполнит свои обязательства по отношению к Чехословакии. Это заявление он сделал под энергичным нажимом Жоржа Манделя, который в противном случае грозил отставкой.

За время пребывания Даладье у власти это была уже седьмая по счету официальная декларация о «верности Франции своим договорным обязательствам».

5 сентября линия Мажино была укомплектована людьми. Около 80 тысяч специалистов было призвано в армию. Но буквально на следующий день весь эффект от речи Боннэ и этого военного мероприятия был сведен к нулю появлением статьи Эмиля Роша.

В своей газете «Репюблик» Рош писал: «Если чехи и немцы не могут ужиться в рамках централизованного чешского государства, их надо изолировать друг от друга». Связь Роша, возглавлявшего радикал-социалистскую партию в Северном департаменте, с Даладье и Боннэ была общеизвестна. Без субсидий из секретных фондов этих двух политических деятелей газета Роша не могла бы просуществовать и дня. Это была одна из так называемых «конфиденциальных газет», — которую читали только в политических кругах, так как она считалась неофициальным органом премьера.