Письма из ссылки

15 февраля "Правда" учила, что три урожая "-не прошли даром", что разбогатела деревня, т. е. прежде всего кулак, и что при отставании промышленности это неизбежно привело к хлебозаготовительному кризису. В полном противоречии с этим объяснением Рыков считает, что ошибка руководства за последние годы состояла, наоборот, в чрезмерном форсировании индустриализации; что нужно замедлить ее темп; что нужно уменьшить долю индустриализации в общенародном доходе; что "освободившиеся" таким путем средства нужно направить на поддержку сельского хозяйства, прежде всего в его индивидуальной форме как господствующей. Такими путями Рыков рассчитывает "в очень короткий срок удвоить урожай с десятины". Но Рыков молчит насчет того, как же этот удвоенный урожай будет реализоваться на рынке, т. е. обмениваться на продукты промышленности при еще более задержанном темпе развития этой последней?

Рыков не может не ставить перед собой этого вопроса. Удвоенный урожай означал бы упятеренную или удесятеренную товарность сельского хозяйства, а значит, и во много раз возросший промышленно-товарный дефицит. Рыков не может не понимать этого простейшего соотношения вещей. Почему же он не раскрывает нам секрета будущих своих побед над долженствующей чудовищно возрасти диспропорцией. Потому что еще время не приспело. Для правых политиков разговор есть серебро, а молчание -- золото Рыков и так израсходовал в своем докладе слишком много серебра. Но не трудно догадаться и о рыковском золоте Возросшая сельскохозяйственная товарность при замедленном темпе промышленного развития означает не что иное, как возрастающий ввоз иностранных товаров. Для деревни, да и для города. Никакого другого пути нет и быть не может. Зато этот единственный путь обнаружится так неотразимо, давление возросшей диспропорции будет так грозно, что Рыков решится разменять свое резервное золото и вслух потребует отмены или равносильного ей ограничения монополии внешней торговли. Это и есть тот самый правый план, о котором наша платформа говорила в порядке предвиденья и который теперь еще не целиком, но уже в виде солидной порции вынесен на открытую трибуну.

Задатком под этот план является, как вытекает из всей речи Рыкова, повышение хлебных цен. Это премия в первую голову кулаку. Она даст ему возможность еще увереннее вести за собой середняка, которому кулак объяснит: "Вот видишь, я заставил себя с лихвой заплатить за убытки по 107-й статье. В борьбе обретем мы право свое, как говорят наши учителя-эсеры". Дельцы-чиновники, надо думать, утешают политиков тем соображением, что переплату на зерне можно будет наверстать на других видах крестьянского сырья, так что общий баланс города и деревни не изменится в ущерб городу. Но такие соображения имеют явно шарлатанский характер. Во-первых, рабочий потребляет хлеб, а не техническое сырье, значит, по рабочему бюджету повышение хлебных цен ударит неизбежно. И, во-вторых, и на других крестьянских продуктах не удастся отыграться, раз принято решение загладить рублем последствия левого зигзага. Маневры отступления вообще совершаются чаще с ущербом, чем с прибылью, тем более такое беспорядочное отступление, каким являются июльские решения по сравнению с февральскими

Даже в качестве меры исключительной, чрезвычайной, вроде 107-й статьи наизнанку, повышение хлебных цен таит в себе огромную опасность, ибо усугубляет те самые противоречия, из которых вырос хлебозаготовительный кризис. Повышение хлебных цен -- не только удар по потребителю, то есть по рабочему и прикупающему хлеб бедняку; не только премия кулаку и зажиточному, но и усугубление диспропорции. Если промышленных товаров не хватало при старых ценах на хлеб, тем более их не хватит при более высоких ценах и возросшем количестве этого хлеба. Это означает новый рост промышленно-товарного голода и дальнейший рост дифференциации деревни. Бороться с хлебозаготовительным кризисом путем повышения хлебных цен -значит становиться обеими ногами на путь обесценения червонца, т. е, другими словами, утолять жажду соленой водой, подбавляя к ней соли. Так обстояло бы дело даже если бы речь шла об изолированной, исключительной мере. Но повышение хлебных цен у Рыкова совсем не исключительная, не чрезвычайная мера. Повышение хлебных цен входит попросту необходимой частью в рыковскую политику сползания к капитализму. Инфляция на этом пути есть только техническая "подробность".

По поводу инфляционной опасности Рыков многозначительно говорит: "Покупательная способность рубля держится пока что прочно". Что значит "пока что"? Это значит до реализации нового урожая по повышенным ценам и при нехватке промышленных товаров. Когда же ударит инфляция, Рыков скажет рабочим, реальная плата которых неизбежно при таком положении поползет вниз: "Я же говорил вам, пока что". И тогда начнет разворачивать те части своей программы, о которых молчит теперь. Без удара по монополии внешней торговли нельзя выйти на дорогу неонэпа.

Одновременно с победителем Рыковым и по тем же вопросам выступал в Ленинграде побежденный Сталин. В своей совершенно беспомощной речи -- ее прямо неловко читать-- Сталин изображает инфляционную премию верхам деревни за счет рабочих и бедноты как новое укрепление смычки (которое по счету?). Сталин и не пытается указать, как он думает выбраться из противоречий, выдернув хвост 107-й статьи и тут же увязив нос в трясине повышения цен. Сталин просто повторяет набившие оскомину общие фразы о смычке, как будто проблема смычки решается фразой, формулой, клятвой; как будто кто-нибудь кроме послушных чиновников может поверить тому, что четвертый хороший урожай способен каким-то чудом выровнять ту диспропорцию, которую обострили три предшествующих урожая. Сталин боится правого рыковского ответа, но не решается и на ленинский. Сталин выжидает. Сталин отсиживается, занимаясь аппаратными передвижками. Сталин теряет время, думая, что выигрывает его. После судорожной февральской встряски перед нами снова хвостизм во всей своей жалкой беспомощности.

Совсем по-иному звучит речь Рыкова. Если Сталин отмалчивается, потому что ему нечего сказать, что Рыков кое о чем помалкивает, чтобы не сказать слишком много. Политика повышения хлебных цен, да еще с рыковским обоснованием ликвидации весеннего левого загиба, означает, не может не означать начало глубокого, может быть, решающего поворота вправо. Такие юридические барьеры, как ограничения аренды и найма рабочей силы, даже как монополия внешней торговли, будут бюрократическим росчерком сняты с пути, если правые не напорятся раньше грудью на стальной барьер пролетарского авангарда. Логика правого курса может в короткий срок стать несокрушимой. Какие бы то ни было иллюзии, фальшивые надежды на "партийность" правых, всякие вообще расчеты на авось, упущение времени, затушевывание противоречий, недомолвки, дипломатничанье означают усыпление рабочих, прямую поддержку врагу, сознательную или бессознательную помощь термидору. Речью Рыкова, комментирующей постановления июльского пленума, правые бросили перчатку Октябрьской революции. Надо понять это. Надо поднять перчатку. И надо сейчас же, немедленно, со всего размаху ударить правых по рукам.

Правые бросили перчатку, наметив заранее стратегию. Им не пришлось при этом открывать Америку. В основе левоцентристских попыток Сталина лежит, по утверждению Рыкова, "троцкистское неверие в строительство социализма на началах нэпа и беспросветная паника перед мужиком". Борьба с "троцкизмом" есть неразменный рубль всех сползающих. Но если доводы такого типа был достаточно нелепы в устах Сталина, то в жалкую карикатуру они превращаются в устах Рыкова. Вот где бы ему вспомнить, что молчание -- золото.

Действительная паника перед мужиком -- у тех, которые боялись завоевания власти пролетариатом в крестьянской России. Эти подлинные паникеры оказались по ту сторону октябрьской баррикады. В их числе был Рыков. Мы же были с Лениным и с пролетариатом -- ибо ни на минуту не сомневались в способности пролетариата повести за собой крестьянство.