Войны Рима в Испании. 154—133 гг. до н. э.

Иначе строил свою защиту Тиберий Гракх. По-видимому, он с самого начала отрицал — вероятно, как и консул, — что выдачей заключивших договор народ совершит акт искупления ^{310}. [286] Само собою разумеется, что он до последней возможности пытался добиться признания договора (Plut. Tib. Gr., 7, 5). Однако для него речь шла здесь о собственной чести, поскольку он был тем, кому нумантинцы — отчасти благодаря и его отцу — оказали доверие. В глазах же противников договора именно потому, что последний был заключен через посредничество Тиберия, он был особенно виновен (Oros., V, 8, 3; Plut. Tib. Gr., 7, 1-4; Quintil., VII, 4, 13; Dio Cass., XXIV, 83, 2; Flor., II, 2, 2 = III, 14, 2; Veil. Pat., II, 2, 2). Для Гракха эти нападки едва ли были неожиданностью. Если бы его противники взяли верх, это могло бы означать для него преждевременный конец многообещающей карьеры ^{311}. Тогда, чтобы защититься от обвинений, он свалил ответственность на Манцина — как то уже сделало общественное мнение (Plut. Tib. Gr., 7, 1) — и объяснил, что действовал по поручению консула, что, естественно, было правдой ^{312}. [287] За предшествующее же поражение квестор ответственности не нес.

Нумантинцы также получили еще одну возможность высказаться — до или после решающего голосования, неясно. Они объяснили, что образ действий римлян, по их мнению, недопустим с точки зрения ни богов, ни людей. Кровью одного человека не может быть искуплено клятвопреступление (Veil. Pat., И, 1, 5). Римляне должны либо признать договор, либо вернуть всех тех, кого нумантинцы отпустили под залог мира [288]. Во всяком случае, нумантинцы заявили, что они не примут Манцина или тех, кого им выдадут.

Между тем начался 136 г., и срок полномочии магистратов предыдущего года истек. Заседанием сената, на котором было, наконец, принято решение, руководил Луций Фурий Фил (Cic. De rep., II, 28). Сенат рекомендовал народу расторгнуть договор и выдать врагу тех, кто его заключил ^{313}, причем всех. Оба консула, Луций Фурий Фил и Секст Атилий Серран, предлагали народному собранию соответствующие законопроекты — очевидно, отдельно о Манцине и об остальных [289].

В соответствии с занятой им ранее позицией Манцин сам одобрил предложение о своей выдаче нумантинцам (Cic. De off., III, 109; De rep., III, 28). Гракх, напротив, указывал народу на две излагавшихся выше причины, по которым выдача его и его товарищей выглядела необоснованной. Народ в соответствии с постановлением сената принял решение о расторжении договора и выдаче Манцина [290], тогда как о Гракхе и прочих упомянутых в законопроекте речь не шла [291].

С началом благоприятного сезона Фурий Фил отправился в Испанию в сопровождении Манцина и, несомненно, нумантинских послов. После того как Фурий принял войско от Эмилия Лепида, он оставил Манцина перед Нуманцией для выдачи ^{314}. Фециалы ^{315} — их представитель pater patratus, «священный посол» (Cic. De orat., I, 181; II, 137; Pro Caec, 98) — вывели бывшего консула нагим, с руками, связанными за спиною пеньковой веревкой (Oros., V, 4, 21; Veil. Pat., II, 1, 5; Plut. Tib. Gr., 7,4; App. Iber., 83,361; Lucil., 1324-1325M ^{316}), перед воротами Нуманции и произнесли положенные слова (ср.: Liv., IX, 10, 9). Нумантинцы, видимо, повторили им свой отказ принять выданного и наверняка объяснили, почему так поступают. Тем не менее Манцину пришлось целый день простоять у стен города, являя собою печальное зрелище и для врагов, и для римского войска (Oros., V, 4, 21; ср.: Val. Max., I, 6, 7; II, 7, 1). Неприятность положения усиливало то, что Квинт Помпеи, состоявший легатом при войске Фурия, отговорился болезнью, «чтобы своим присутствием при выдаче (deditio) не раздражать нумантинцев» [292]. С наступлением ночи после совершения ауспиций Манцин был возращен в лагерь (Auct. de vir. ill., 59, 4). Вопрос об искуплении вины римского народа за нарушение договора остался нерешенным (ср.: Liv., IX, 11, 13). Манцин вернулся в Рим. Когда он хотел занять свое место в сенате, народный трибун Публий Рутилий заявил протест (Cic. De orat., I, 181) ^{317}. Среди знатоков права разгорелся спор, лишился ли Манцин гражданских прав после выдачи, пусть даже и не принятый врагом ^{318}. [293] Закон в конце концов, решил вопрос — не по политическим ли мотивам? — в его пользу в том смысле, что гражданские права он за собою сохранил, но свое место в сенате, по-видимому, потерял ^{319}. [294]

Сам Манцин, по-видимому, считал свою судьбу несчастливой, но не видел в ней ничего постыдного (так у Плутарха: Tib. Gr., 5, 1—2). Во всяком случае, его честь, как он сам полагал, осталась незапятнанной. Позднее Манцин поставил статую, которая изображала его выдачу нумантинцам (Plin. NH, XXXIV, 18). Последующие поколения римлян также с уважением относились к поведению Манцина (Veil. Pat., II, 1, 5: verecundia; Cic. De off., III, 109: более честный, чем Помпеи; De orat., I, 181: «муж достойнейший и знатнейший (nobilis-simus atque optimus vir)»). Цицерон восхвалял его чувство чести (pudor), порядочность (probitas), верность слову (fides) ^{320}. [295]

Однако для дальнейшего хода римской истории дискуссия вокруг Манцинова договора имела далеко идущие последствия. Неясной оставалась пока позиция Сципиона Эмилиана. О его первоначальном отношении к Манцину мы ничего не знаем, но кое-что известно о его отношении к Тиберию Гракху.

Оно определялось, с одной стороны, тем, что Сципион был его родственником и благодаря браку (по-видимому, несчастливому) находился в свойстве с ним, а с другой, был известен как противник тех, с кем Гракх сотрудничал на политическом поприще, отчасти связанный с ними родственными отношениями; позднее эти люди оказали ему помощь в предпринимавшихся им попытках реформ. Цицерон называет их всех в одном пассаже (De rep., I, 31) зачинщиками раздора в римском народе. На первое место он ставит консула 131 г. Публия Лициния Красса Дивеса Муциана ^{321} и консула 143 г., цензора 136 г. Аппия Клавдия Пульхра, затем консула 143 г. Квинта Цецилия Метелла Македонского и консула 133 г. Публия Муция Сцеволу ^{322}. Ни для Манцина, ни для признания заключенного им договора Сципион ничего не сделал (Plut. Tib. Gr., 7, 5). Не вступился он, по-видимому, и за самого Гракха. Все это навлекло на него новые нападки [296].

Что касается реформаторской политики Гракха, то ее причиной было неудовлетворительное состояние дел (ср.: Plut. Tib. Gr., 9, 4; Flor., II, 2, 3 = III, 14, 2). Однако если говорить о персональной составляющей этой политики, то события, связанные с Манциновым договором, имели для нее огромное значение. В результате трения между различными группировками обострились до такой степени, что не брались в расчет соображения, которые при других обстоятельствах, видимо, мешали решению насущных вопросов, таких как аграрная проблема (Cic. Brut., 103; De har. resp., 43; Oros., V, 8, 3; Flor., Ill, 14, 2; Veil. Pat., II, 2, 1-2; Dio Cass., XXIV, 83, 2-3). Победа, которую одержали противники Манцинова договора в 136 г., серьезно подорвала их моральный авторитет. В пользу этого свидетельствует, по-видимому, оценка Манцина у Цицерона. Оживление сил, потерпевших неудачу в 136 г., было лишь делом времени. Предметом крупнейших раздоров стал аграрный вопрос. В 133 г. час настал: в отсутствие Сципиона Эмилиана его противники Публий Муций Сцевола и Тиберий Семпроний Гракх были избраны на должности: первый — консула, второй — народного трибуна [297]. Позволю себе высказать предположение, что не случайно это произошло именно в данный момент. Уже переговоры о воинском наборе и денежных средствах для испанской войны показали, как мало друзей у Сципиона в сенате (Plut. Apopht. Scip. Min., 15). Наконец, его отсутствие, несомненно, облегчило карьерные успехи противников. В этом отношении примечательно, что в решающий момент не нашлось магистрата, который бы выступил против партии реформ, и инициативу взял на себя Публий Корнелий Сципион Назика, бывший тогда частным лицом.