Фридрих Вильгельм I

Вечером, сидя за столом, он слушал гневную проповедь дворцового патера Фрайлингсхаузена. «Конная охота — огромный грех, — говорил патер, ударяя по столу ладонью. — Жестоко и бесчеловечно гнать животное к смерти. Тварь, объятая ужасом, взывает о помощи к Господу, не оставляющему это варварство безнаказанным». Фридрих Вильгельм спокойно слушал, покуривая свою трубку, и не возражал. Но на следующее утро он садился на коня и охота начиналась снова.

Так протекали сентябрь и октябрь. С 3 ноября в Вустерхаузене всегда проходил праздник св. Губерта, покровителя охотников, и тогда же отмечалась годовщина битвы при Мальплаке, где участвовал, будучи кронпринцем, и Фридрих Вильгельм. Уже ранним утром приезжали приглашенные генералы и полковники. Они слезали с коней и, гремя шпорами, держа шляпы в левой руке, вытягивались перед королевскими особами. Дочерна загоревшие, усатые лица сияли под белыми напудренными париками, когда Фридрих Вильгельм крепко пожимал гостям руки. Постепенно они заполняли весь двор; их речь и восклицания тревожили привязанных орлов и медведей. Они пили вино и пиво из огромных кубков, а когда король заканчивал произносить тост — за свою жену, за императора или за Германию, — раздавались залпы мортир. Придворным шутам приходилось пить, пока они не падали наземь; их тела оттаскивали к ближайшей навозной куче. Сидя за ужином при зажженных фонарях, король неизменно пребывал в отличном настроении. Когда дамы расходились по своим комнатам, становилось еще веселее. Король хватал генералов под руки и пускался в пляс, распевая с ними во всю мочь:

Все выше задирал ноги его веселое величество, пока они наконец не заплетались окончательно. Тогда товарищи относили своего главнокомандующего на террасу и укрывали одеялом, дабы он мог проспаться на свежем воздухе.

Январь и февраль были зимним «сезоном убийств» — теперь уже диких кабанов. Охота не ограничивалась одним Вустерхаузеном, а проходила по всей стране. Развлечение было отнюдь не безопасным: в те времена диких кабанов не отстреливали, а убивали пиками. Это был жестокий поединок человека и зверя, требовавший от охотника изрядного хладнокровия и заканчивавшийся не всегда в его пользу. 15 января 1729 г. в окрестностях Кепеника Фридрих Вильгельм чуть не погиб на охоте — кабан повалил его наземь. Короля едва успел спасти подоспевший егерь. Впрочем, монарха это приключение даже позабавило. (В 1733 г. только в лесах близ Шверина были убиты 1084 диких кабана: они представляли огромную проблему для сельского хозяйства страны.)

Добытых кабанов частично дарили, частично отправляли ратуше ближайшего города со строгим наказом короля: продать мясо населению. Хотели люди или нет, им приходилось покупать кабанов по цене от трех до шести талеров за тушу — это соответствовало ценам местного рынка на говядину. Величайшее удовольствие Фридрих Вильгельм испытывал, когда покупать кабанов заставляли евреев. Те громко протестовали и ссылались на религию, запрещавшую им есть нечистое мясо. Но ничто не помогало, и им приходилось платить. А король хохотал и потирал руки, узнавая, как евреи дюжинами дарят кабаньи туши госпиталям и полковым кухням.

Странным, поразительным был этот человек! Человек, полный противоречий. Аккуратный и чистоплотный, заносчивый до крайности — и в то же время жизнерадостный чревоугодник, чуть ли не пьяница. Когда Фридриху Вильгельму было двенадцать лет, он казался «ангелочком» бабушке, курфюрстине Софье: миловидный, прекрасно сложенный блондин с нежным румянцем на щеках (чрезвычайно злившим его самого). Взойдя на трон в двадцать четыре года, он уже вряд ли мог считаться стройным, хотя выглядел по-прежнему хорошо, был статным молодым человеком, составляя замечательную пару помпезной Софье Доротее. Но с годами он становился все толще и толще. Еда и напитки нравились ему сверх всякой меры; и насколько хорошо он умел держать себя в руках, когда ему предстояло расстаться с обожаемыми деньгами, настолько же он терял голову, заправив за воротник салфетку. Схватив нож и вилку, король набрасывался на еду так, будто не ел, а участвовал в сражении. А брюшко короля все прибывало: его талия имела в охвате 1,26 м. Мнение всех, видевших Фридриха Вильгельма в первый раз, было одним и тем же: низкий и толстый. В пятьдесят лет он весил уже почти триста фунтов при росте 1,65 м.

Только будучи кронпринцем, он производил впечатление пышущего здоровьем парня. Действительно, если кто и олицетворял в королевском дворце цветущую жизнь, так это был Фридрих Вильгельм. В противоположность отцу его фигура казалась вылитой из бронзы. Но неукротимая потребность поглощать пищу при явном предпочтении тяжелых блюд; безумная «конная охота»; внезапные переходы от сна на солнцепеке к ледяным напиткам без меры; стиль работы, не щадивший ни его собственного здоровья, ни чужого; постоянные физические перегрузки во время многодневных и многонедельных инспекционных поездок в тряских каретах, — все это имело самые тяжелые последствия. У короля появилась одышка, а приступы подагры, развивавшейся из года в год, уже причиняли ему почти невыносимую боль. Когда ему ничего не оставалось, как только сидеть в кресле и на листах картона размером в человеческий рост изображать цветными красками фигуры своих любимых «верзил», стоявших тут же перед ним навытяжку, он писал в уголке картины: «in tormentis pinxit» («написано при сильной боли». — Примеч. авт.). Уже в сорок лет, не старше, Фридрих Вильгельм был смертельно больным человеком. Лишь пылкость его натуры, фанатичная воля к жизни подарили ему еще двенадцать лет.

И вот еще загадка: с одной стороны, нежность и целомудрие, с другой — грубые, отвратительные манеры! Как мы уже знаем, Фридрих Вильгельм не позволял произносить в присутствии дам и девушек сальности и двусмысленные фразы, не терпел невежливого, нерыцарского обращения с женщинами. Что касалось его отношений с женой, он действительно мог быть примером для всех дворов и обществ Европы. Супружеская жизнь короля была безупречной в эпоху, когда фаворитизм, проституция и половая распущенность считались признаками хорошего тона. Париж и Версаль являлись инкубаторами аморальности, Дрезден Августа Сильного — сплошным притоном разврата, пристанищем для кровосмесительных связей; при дворах Лондона и Ганновера супружескую верность нарушали ради развлечения; русский царь Петр укладывал в постель каждую встречную женщину. Но Фридриха Вильгельма, этот сгусток потенции, нельзя было упрекнуть ни в чем. Он знал про себя, что вовсе не является оплотом добродетели; как и любой другой мужчина, он пережил внутреннюю борьбу. Однажды его королевская рука даже оказалась в манящем декольте на груди придворной дамы (за что он получил смачную пощечину). Но так или иначе он остался оплотом нравственности в эпоху моральной нечистоплотности. А с другой стороны — наглые, грубые выходки в обществе мужчин или на «конной охоте», рано оттолкнувшие от него впечатлительного «Фрицхена». А чего стоит элементарная черствость, позволявшая ему загонять насмерть не только косуль и оленей, но и собственных коней!

Очень скоро после воцарения Фридриха Вильгельма все эти непостижимые противоречия привели к созданию его знаменитого негативного образа. Как это обычно и бывает, положительные качества натуры не замечались, зато деспотические склонности и странности поведения обсуждались весьма охотно. Черты, прямо противоположные свойствам всех европейских монархов, — чистоплотность, трудолюбие, бережливость, верность своей «Фикхен», — ни в коем случае не толковались в пользу прусского короля. Его личная жизнь считалась мещанской, «буржуазной»; в лучшем случае его характеру приписывали смешные свойства. Образ Фридриха Вильгельма за границей складывался из черт комичных либо страшных. Солдатские дурачества Фридриха Вильгельма создали ему репутацию «фельдфебеля на троне» или «короля-сержанта». (Этими эпитетами прусскому монарху пытался отомстить король Англии Георг II, чья задница все еще горела от детских пинков Фридриха Вильгельма.) Но чем король-солдат действительно лишил себя расположения своих немногочисленных друзей, так это безудержной драчливостью, своим «палочным фетишизмом», благодаря которому он и произвел подлинный фурор в прусской истории.