Повседневная жизнь Калифорнии во времена «Золотой Лихорадки»

Они также были страстно привержены домино. Тихое развлечение? Как бы не так. Послушаем г-на Сент-Амана: «В некоторых модных парижских кафе шумное домино служит предметом горячих споров для тех, кто заглядывает сюда, чтобы выпить чашечку кофе или бутылку пива» ⁽⁴⁰⁾.

В Сан-Франциско находились и яростные любители шахмат, и г-н Сент-Аман, открывший в своем доме клуб, приносивший скромный доход, удивлялся мастерству игроков, как англичан, так и американцев, мексиканцев и французов. «Несомненно, очень немногие провинциальные города, а может быть, таких не нашлось бы вовсе, могли бы выставить на соревнование столь сильных игроков» ⁽⁴¹⁾.

Были и жестокие игры: петушиные бои, корриды, схватки между быками и между собаками, или медведями-гризли. Как и очень популярные в Сан-Франциско бега, эти цирковые развлечения происходили по воскресеньям в «Миссии Долорес», примерно в трех километрах от Сан-Франциско. По мощеной дороге с недавних пор ходил омнибус. По воскресеньям сюда устремлялись тысячи людей во главе с мексиканцами. Еще одна такая арена находилась в черте города, на Вальехо-стрит.

Неотъемлемое индейское и испанское наследие мексиканца — религиозность, любовь к праздникам и гипноз смерти. Смерть освещает его жизнь. Большому любителю родео, в ходе которого, как и в других праздниках с участием наездников, побеждает мужская сила, зрелища на арене приносят ему дикую радость.

Вызов смерти — традиция мексиканских матадоров. Народ воспламеняется при виде этих людей в сверкающих костюмах, этих гордых, пылких всадников, атакующих дикого быка, заставляющих думать, что Бог создал лошадь только для того, чтобы доставить удовольствие мексиканцу.

Но не одни мексиканцы любили кровавые зрелища. Жители Сан-Франциско всех национальностей по воскресеньям заполняли арены, на которых шли бои животных. С каким-то патологическим наслаждением они смотрели на то, как раздирали друг друга на части собаки, медведи и быки. Это была целая череда ужасов, способная увлечь людей, вышедших за жесткие рамки общественного бытия, раскрепостивших все свои эмоции и страсти.

Хуже того: стало привычным всеобщее наслаждение фактом насильственной смерти.

Глава VII. Закон и порядок

«Город полон негодяев, шастающих по улицам в поисках добычи. Единственный способ обуздать всех этих грабителей — показать им, что в стране, где каждый может честным трудом зарабатывать себе на жизнь, они заслуживают виселицы».

Так сурово высказывается Нельсон Кингсли в 1850 году ⁽¹⁾. Ему вторят многие — Сан-Франциско был настоящим разбойничьим притоном.

До 1849 года горожане жили в своего рода Аркадии ^[31]. В городе царили гармония и покой. Жизнь была безмятежной и даже приятной несмотря на ветер, туманы, крыс и грязь. Каждый знал своего соседа, и никому не приходило в голову запирать свою дверь на ключ. Не было не только церкви, но и полиции, и тюрьмы.

Эта эра невинного простодушия закончилась с открытием золотых россыпей. Сан-Франциско претерпел ряд жестоких потрясений, которые резко изменили социальную структуру общества. Прежде всего произошел исход населения на прииски. Затем последовал массовый наплыв переселенцев. За три года своеобразного «переходного периода» не было создано административной структуры, способной охранять закон и порядок.

Первая волна преступности обрушилась на Сан-Франциско в начале 1849 года. Среди добровольцев полка полковника Стивенсона, все новобранцы которого были ньюйоркцами, конечно, были честные и храбрые молодые люди, но было также много и проходимцев, бывших ранее активными членами «Dead Rabbits»(«Meртвые кролики»), «Plug Uglies» («Отвратительно-зажигательные») и других банд из кварталов Бауэри и Файв Пойнтс. Один из них, по имени Сэм Робертс, организовал из шайки преступников банду «Гончих», которые, подстрекаемые политиками, принадлежавшими к организации «Now nothing» ^[32], совершали преступления, демагогично выдавая себя за патриотов и защитников американских интересов. «Гончие» разгуливали по улицам с развевавшимися по ветру флагами, с воплями и бранью охотились на латиноамериканцев, как почти столетие спустя в Германии фашисты будут охотиться на евреев. Рядом с Плазой, в большой палатке, названной ими «Таммани Холл», они устроили свой штаб по аналогии с «Таммани Холл Клабом», штабом демократической партии в Нью-Йорке и прибежищем гангстеров.

Остальное население было слишком занято зарабатыванием денег, чтобы сострадать этим жертвам, тем более что обитатели Малой Чили имели скверную репутацию. Что касается алькальда, то и он расписался в своем бессилии. Так наглость «Гончих» дошла до предела: 15 июля 1849 года они, пьяные, ворвались в Малую Чили, рвали в клочья палатки, грабили, избивали, убивали и поджигали все вокруг.

Чаша терпения горожан переполнилась — энергичный глава мормонов Сэм Бреннан призвал жителей Сан-Франциско собраться в 3 часа на Плазе. Пришла громадная толпа. Бреннан с возмущением порицал этот акт терроризма. Была открыта подписка в пользу его жертв и создана группа добровольцев для освобождения города от «Гончих». В течение следующего часа 250 решительных мужчин были приведены к присяге, вооружены, и охота на «Гончих» началась. К концу дня двадцать из них были арестованы и закованы в кандалы на борту военного судна США, остальные бежали. Арестованные предстали перед судом и были приговорены к разным срокам тюремного заключения в зависимости от содеянного.

Но единомышленники их не забыли, и спустя несколько дней под тем предлогом, что в Сан-Франциско не было тюрьмы, преступников освободили. Но они были так напуганы, что уже не смогли собраться в банду, а вскоре и вообще уехали из города.

Сиднейские утки

Через несколько месяцев город снова захлестнула волна преступности. Из Австралии приехало много бывших каторжников. Некоторые из них отправились на прииски, большинство же осели близ Кларк'с Пойнт и скоро возглавили воровской мир города.

Жителей Сидней Тауна — сутенеров, убийц, пьяниц, путан, грабителей и прочих преступников всех мастей — стали называть «сиднейскими утками». Сиднейские утки жили вымогательством, разбоем, карманными кражами, проституцией, игрой. Они шантажировали скомпрометировавшие себя семьи, собирали дань с незаконных таверн и винных погребков. В таких заведениях, как «Бор'с Хэд», «Фьерс Гризли», «Гоут», можно было за щепотку золота получить благосклонность какой-нибудь распутницы, выпить виски или полюбоваться непристойным зрелищем. «Гоут» был убежищем Грязного Тома Макэлира, сутенера, который за несколько центов был способен съесть или выпить любые отбросы и нечистоты. Когда в 1852 году его арестовали, он похвалялся тем, что не был трезвым семь лет, и признался, что даже не помнит, когда мылся в последний раз ⁽³⁾.

Считается, что в 1850 году в Сан-Франциско ежедневно совершалось 2 убийства и что 4 из 6 больших пожаров, пожиравших город, были результатами преступных поджогов. Время от времени арестовывали того или другого сутенера — теперь в Сан-Франциско были тюрьма — бриг «Эвфемиа» и несколько полицейских. Были назначены шериф и маршал города. Но некоторые полицейские были связаны с бандитами, большинство адвокатов не внушали доверия, а многие судьи и присяжные были продажными. Случались также освобождения из-под стражи из-за «следственных ошибок». Когда преступники в конце концов попадали под суд, осуждали их редко, и ни один никогда не был казнен.

Никто не решался выходить на улицы Сан-Франциско по ночам. Фрэнк Мэрриет рассказывает анекдот, прекрасно иллюстрирующий разгул преступности, царивший в городе. Как-то вечером один из его друзей возвращался домой по пустынной улице, когда он приблизился к какому-то закрытому ресторану, из окна которого вырывался слабый свет, к нему подошел мужчина и очень вежливо спросил, который час. «Мой друг столь же вежливо поднес к свету большие часы в виде луковицы, осторожно приложив к луковице ствол своего револьвера, и предложил незнакомцу самому посмотреть на циферблат. Тусклый свет осветил барабан его "шестизарядника", когда прохожий не без труда разглядывал стрелки часов».