Юлий Цезарь

Другие предались философским занятиям. Сам Виргилий, прибывший из своей миланской школы с устарелыми идеями и наивным намерением сочинить по образцу Энния большую национальную поэму о царях Альбы, [373] принялся изучать красноречие у славного Элфидия, профессора всех молодых аристократов. Но скоро он испытал к нему отвращение; из-за своих робости и недостатка голоса лишившись храбрости, он оставил красноречие для философии и, посещая школу эпикурейца Сирона, связанного узами дружбы с Цицероном, всецело отдался изысканию тайн Вселенной. Горячее желание читать, изучать, украшать свой ум великими общими идеями, исследовать сущность вещей, так же как и большая забота о форме, погоня за остроумием, тонкостью, совершенством в подробностях, неизвестные стареющему поколению, стали характерными чертами этого нового поколения.

Зрелые люди консервативного склада, подобные Цицерону, сурово осуждали это презрение молодежи ко всему почтенному римскому прошлому. [374] Не являлось ли оно иным аспектом того революционного духа, который волновал Италию? Эти молодые люди, смотревшие на Энния и Плавта как на грубых болтунов, не были ли воодушевлены тем же самым стремлением, какое побуждало Цезаря и его партию попирать древнюю конституцию? И что же могло остаться от древнего Рима? Республиканская конституция изменилась вследствие революционных диктатур. Молодое поколение презирало то, что еще уцелело от древних нравов. Подражание грекам имело шумный успех, и революционный дух угрожал разрушить Италию и Империю, как костер Клодия разрушил Курию, обратив ее в пепел.

Консерваторы, всегда робкие и пессимистичные, спрашивали себя даже, не началось ли уже искупление. Что осталось от воинственных демократических домогательств прошлых лет? Большая война на Востоке, большая война в Галлии и долги, легкомысленно накопленные за годы, когда массы людей, уже считавших себя обладателями сказочных сокровищ Персии и Британии, принялись тратить деньги, не считая их. Нация, госпожа мира, казалось, никогда не сможет рассчитаться с этими долгами. Облегчение, которое принесли капиталы от завоеваний Помпея, скоро кончилось, а капиталы, которые Цезарь посылал из разграбленной Галлии, были недостаточны для удовлетворения новых нужд. Крупные улучшения в земледелии и промышленности были получены на деньги, занятые под слишком высокие проценты, и на прежние долги, которые еще не были уплачены, когда к ним присоединились новые, еще более обременительные. Все италийское общество, казалось, покоилось на хрупкой основе кредита.

Сами высшие классы, за исключением небольшого числа богатых капиталистов, были в долгах. Многие выдающиеся личности, поглощенные политикой, не имели даже времени управлять своими имениями. Они позволяли воровать своим арендаторам, вольноотпущенникам, экономам, рабам, особенно последним, содержание которых для господ, не умевших дисциплинировать свою челядь подобно Цезарю, было разорительным в таком городе, как Рим, где хлеб был очень дорог. [375] Большинство могущественных людей Рима, которым была вверена судьба этой огромной империи, не знали, как ответить на вопрос: больше ли у них долгов или долговых претензий, богатели ли они или, напротив, становились беднее? Катон, Цицерон, его брат Квинт, Гортензий, Авл Торкват и многие другие находили, что проще избавляться от забот о своих интересах, поручая обязательному Аттику очень запутанное управление своим имуществом и видя в нем в трудные моменты не только своего банкира и кассира, но и доверенного советчика во всех личных и общественных затруднениях. [376] Эта всеобщая нужда в деньгах заставляла испытывать еще большее отвращение к ростовщикам и капиталистам. Даже в высших классах Каталина имел своих последователей, и нередко можно было слышать, как вельможа вроде Домиция Агенобарба обрушивался в сенате на публиканов и финансистов с большей силой, чем представители народной партии. [377]

«DE BELLO GALLICO» И «DE REPUBLICA»

Цезарь вышел из войны против Верцингеторига с победой, но дискредитированный. Его слава завоевателя галлов и его репутация «единственного полководца» были скомпрометированы. За семь долгих и богатых событиями месяцев, пока продолжалась война с Верцингеторигом, Италия наконец поняла, что завоевание Галлии, возвещенное Цезарем в 57 году и утвержденное сенатом в 56 году, еще надлежит выполнить; и от прежнего полного доверия она перешла к столь же сильному скепсису, боясь, что Цезарь не сумеет довести до конца начатое предприятие. [378] Общество при демократах всегда судит о политике по ее успехам; и вследствие этого его суждение на этот раз не могло быть очень благоприятным для Цезаря. Никто не считался с тем, что в отличие от Помпея и Лукулла Цезарь сражался не против армий цивилизованных государств, находившихся в состоянии разложения, а против полуварварского народа, в котором еще живы были расовое чувство, любовь к независимости и военные традиции; что войны против больших армий являются детской игрушкой в сравнении с войнами против маленького воинственного племени, решившего не давать отдыха завоевателю. И старые обвинения консерваторов находили теперь больше доверия: считали, что Цезарь действовал в Галлии безрассудно, грабительски и вероломно.

В то же самое время положение дел в Риме изменилось еще более опасным для Цезаря образом. Помпей теперь более не нуждался в Цезаре. В то время как кредит доверия у последнего падал, Помпей благодаря успеху своих репрессий сделался господином положения и привлек всех на свою сторону. Демократическая партия продолжала видеть в нем одного из своих вождей; консерваторы льстили ему и требовали только одного — чтобы он продолжал решительно идти по новому пути, на который ступил. В качестве проконсула после своего нового консульства он получил от народа без борьбы, по особому закону управление Испанией еще на пять лет с двумя новыми легионами, а сенат беспрекословно назначил 1000 талантов для содержания его легионов в течение ближайшего года. [379] В общем, Помпей с этих пор был так могуществен, что Цезарь не мог более рассчитывать иметь на него большое влияние. Консервативная партия снова воспряла духом, предвидя возможность разрыва между двумя друзьями и полный поворот в политике Помпея.

Такое состояние общественного мнения сильно беспокоило Цезаря, чувствовавшего необходимость оспорить обвинения консерваторов против его галльской политики. В последние месяцы 52 года, [380] несмотря на свою занятость, он нашел время написать комментарии «De Bello Gallico» — популярную книгу, очень ловко составленную и предназначенную доказать широкой италийской публике, что Цезарь был храбрым генералом и что его галльская политика не была ни агрессивной, ни хищнической. С притворной скромностью он повсюду затушевал описание своей личности и своей роли. Он представил себя немного наивным носителем цивилизации, принужденным вопреки своему желанию начать войну вследствие вызова со стороны галлов и бывшим всегдашней жертвой их неблагодарности. Он набрасывает тень на самые важные обстоятельства своего завоевания, скрывает неудачи и преувеличивает успехи; но эти небольшие отклонения от истины делает очень ловко и нигде не позволяет уличить себя во лжи. Таким путем он старается внушить, что он победил и уничтожил множество врагов, но тщательно уклоняется от ответственности за самые невероятные данные: то он прочитал о них в таблицах, найденных в неприятельском лагере, [381] то они были переданы ему знающими людьми, [382] то он вкладывает их в уста произносящего речь врага. [383] Относительно добычи он говорит только о продаже рабов, хорошо зная, что ее не поставят ему в упрек. Он не упускает случая рассказать о стратегических маневрах, за которыми читателю, не знакомому с географией Галлии, следить было очень трудно. Он приводит много подробностей о сражениях и осадах, рассказы о которых могли нравиться мирным италийским буржуа, любившим воображать опасности и битвы, как любят их все, не бывавшие на войне.