Воеводы Ивана Грозного

Лишь в связи с началом Ливонской войны Семена Ивановича вновь призывают на царскую службу. Ему повезло «воскреснуть» от государевой опалы.

Ливонская война, которая принесет России и великие победы, и великие тяготы, начиналась триумфально. Русским воеводам сдались Юрьев, Нарва, Раковор и многие другие города. Однако в конце года власти Ливонского ордена опомнились и собрали силы для контрнаступления. Войска орденского магистра нанесли несколько чувствительных ударов. В перспективе это грозило для Московского государства потерей стратегической инициативы.

Тогда из Москвы пришел приказ: провести акцию устрашения, которая надолго отобьет у ливонцев охоту к такого рода затеям.

В декабре 1558 г. «на ливонские немцы» отправилась рать из пяти полков под командованием князя Семена Ивановича Микулинского. Старшим по знатности в этом войске был служилый татарский «царевич» Тохтамыш. С русскими полками шел огромный сводный корпус служилых татар и северокавказских народов. Псковский летописец с изумлением перечисляет их отряды: «…черкасы пятигорские и царевич Тохтамыш и татары и черемиса юрьевские».

Армия князя Микулинского ворвалась на земли Ордена в районе Алыста (Алуксне) и двигалась в общем направлении на Ригу. Стояли страшные морозы, и старожилы удивлялись, как можно воевать в такую стужу! Тем не менее воевода «распустил войну» на огромной территории: «Не было места, где бы не воевали, — сообщает летописец. — И разорили той зимой 7 городов, множество кораблей пожгли в море под Ригою». У Чествина ливонцы выставили заслон, который атаковал передовой полк русских. Подробности боя неизвестны, но, судя по потерям, сеча выдалась жестокая… В сражении противник был разгромлен, причем на месте легло 400 вражеских бойцов, погибли «воеводы немецкие Гедерт и Ганус».

Боевые действия начались в середине января, а уже 17 февраля 1559 г. армия вернулась на русские земли с «бесчисленным множеством» пленников, среди них — 34 дворянина и некий Янатув, «печатник» архиепископа Рижского. По официальному отчету Семена Ивановича, ливонцы принуждены были оставить 11 «городков», которые были выжжены московскими воеводами. Русские отряды вывезли оттуда колокола, артиллерию и ценное имущество, но гарнизоны оставлять в опустевших и выгоревших укреплениях не стали, поскольку они располагались далеко от русского рубежа, и вовремя поддержать их в случае контрнаступления ливонцев все равно не удалось бы.

Это был серьезный успех. Ударный кулак Ордена утратил боеспособность. Бить стало нечем. Иван IV, вполне удовлетворенный действиями князя Микулинского, «послал с жалованием» ему и его воеводам [83]. Вскоре на Ливонском театре военных действий установилось полугодовое перемирие.

В воинской повести «Казанская история» рассказана история смерти князя. Возвращаясь из Ливонского похода, Семен Иванович нес «на шее своей смертельную рану», от которой вскоре скончался на пятидесятом году жизни [84]. Князь навеки закрыл глаза в августе 1559 г. Его тело «проводил до могилы» сам царь. Похоронили воеводу в родовом гнезде — Микулине, в каменном храме, построенном по распоряжению покойного. Богомольный, значит, был человек…

Этот храм дошел до нашего времени. Он имеет древнюю историю и является семейной усыпальницей князей тверского рода. Предположительно, первая церковь на этом месте возникла в 1398 или 1399 г.: ее возвели по приказу князя Михаила Александровича. А в середине XVI века Семен Иванович выстроил на месте обветшалого здания новый храм, удивительно красивый, поражающий до сих пор необыкновенной гармонией архитектурных форм.

Автор «Казанской истории» оплакивает кончину князя печальными словами: «Прегорькая, злая смерть, ни красоты человеческой не милующая, ни храброго мужа не щадящая, ни богатого не почитающая, ни царя, над многими властвующего, не боящаяся, но всех равно из этой жизни забирающая и в темный гроб кладущая трехлокотной, засыпаемый землей! И кто может избежать крепкой твоей хватки? И куда девается тогда красота, храбрость и слава — все мимо проходит, словно сон».

Но так ли горька гибель от смертельной раны в сорок девять лет?

Ведь это — превосходная смерть для полководца. По сравнению с прочими «большими воеводами» того времени князь Микулинский — настоящий счастливчик. Наши «командармы» грозненской поры жили трудно. Колотушка войны часто выбивала их из жизни до срока, а кому-то доставалась смерть пострашнее военной. Петр Шуйский погиб от рук жадных крестьян после тяжелого поражения, Ивана Шуйского убили за интригу, Алексея Басманова казнили по подозрению в измене, Ермак погиб в бою, Иван Бельский задохнулся от пожарного зноя и дыма, Михаила Воротынского истребили по причинам, до сих пор не понятным, Юрий Токмаков умер в походе… Везло на хорошую кончину немногим. Разве что Дмитрию Хворостинину, да в какой-то степени Ивану Мстиславскому.

Так вот, Семен Иванович скончался дома, как победитель, в чести и славе человека, никем никогда не битого.

Что может быть лучше для «командарма»?

Специалист по южному направлению

Князь Михаил Иванович Воротынский

Князь Михаил Иванович Воротынский был чудовищно богат.

В предыдущих главах рассказывалось о тех полководцах, которые располагали в жизни сей солидным подспорьем для безбедного существования — крупными земельными владениями. А земля в эпоху Средневековья играла роль главного богатства. Пожалуй, лишь Хворостинин первую половину жизни провел как средней руки помещик, да и то в зрелые годы он получил значительные пожалования, став видным землевладельцем. Ну а Микулинские, Шуйские, Мстиславские были не ему чета — из богатейших людей Русского царства.

Но что они — все они! — такое по сравнению с князем Воротынским? Голь, беднота. Никакого сравнения.

Ибо после кончины нескольких родственников Михаил Иванович оказался владельцем колоссальной области, включавшей несколько городов: Перемышль, Старый Одоев, Новосиль, часть Воротынска и другие волости. Фактически князь Воротынский был хозяином территории, равной европейскому государству средних размеров. К тому же в отношении своих земель он имел права полусамостоятельного правителя. Этого хватило бы вполне, чтобы сделаться полностью самостоятельным государем, независимым и от Москвы, и от Литвы. Доходы, которые он получил с нескольких городов, а также войско, которое он мог выставить в одиночку, без каких-либо союзников, позволяли такой оборот событий. Препятствовало подобному кульбиту, по большому счету, одно. Если посмотреть на карту, станет ясно: «держава» Воротынского располагалась к югу от основного течения Оки, по соседству с Диким полем. Поэтому, порвав с сюзеренитетом московских государей, Воротынский оказался бы под ударом с трех сторон. Его «княжество» превратилось бы в «трофей» для той же Москвы, для Литвы и — хуже всего! — для воинственных крымцев, которые разорили бы его города за два или три года. Без союзников на юге в ту пору было не выжить…

Для простого выживания требовалось, чтобы на главный оборонительный рубеж русских земель, к Оке, выходили «государевы большие воеводы» с грозными полками Московского царства. Пока эта сила нависала смертельной опасностью над пестрыми отрядами татарских «царей», «царевичей», «уланов» и «мурз», за Окой могло существовать русское землепашество, могли цвести русские города.

Эти обстоятельства повлияли на весь ход судьбы князя, на всю его карьеру.

Во-первых, его никогда, ни единого раза, не использовали как военачальника в Карелии, на литовском и ливонском рубежах. Только на юге и юго-востоке. Это и выглядит естественно: здесь князь мог свободно располагать воинскими силами своих городов, быстро собирать их и бросать на отпор неприятелю.

К тому же он был кровно заинтересован в том, чтобы принадлежащие ему земли не разорялись от татарских набегов… Так Воротынский волей-неволей оказался «специалистом» по южному направлению.