Впереди - ледовая разведка

Летающая лодка после разведки льда в Карском море приводнилась у мыса Челюскин. Как раз в это время туда подошел ледокольный пароход «Русанов». Только что он снял с острова Домашнего зимовщиков и привез на полярную станцию вторую смену. Зимовщиков высадили, но полярная станция молчит. Что случилось? Может, у них не работает рация? Алексеев и Козлов полетели на Северную Землю.

С ними полетел и Николай Николаевич Урванцев. Многие годы он исследовал Таймыр, открыл знаменитое Норильское медно-никелевое месторождение и поставил первый дом Норильска. Два года Николай Николаевич ездил на собачьих упряжках по проливам и островам Северной Земли, нанося их на карту и давая им названия, а тут представилась прекрасная возможность уточнить свою карту с воздуха.

Пройдя над Северной Землей, гидроплан сел возле острова Домашний. Григорий Побежимов – на все руки мастер – помог отремонтировать рацию.

Уже поднялись с воды, легли на обратный курс, и вдруг заглох носовой мотор.

Надо сажать «Дарью» у Северной Земли – ничего другого не оставалось.

Механик осмотрел мотор и объявил:

— Приехали, братцы. На магнето пружина прерывателя полетела.

Настроение у всех было на нуле.

Ну что поделаешь? Запасных частей нет, на Северной Земле где их раздобудешь? «Русанов» за самолетом вернуться не сможет – для него сейчас уже льды вокруг архипелага непроходимы. Остается одно – ждать будущего года, когда пароход сможет привезти им злосчастную пружину.

Урванцев здорово приуныл. Матвей Ильич понимал: Николаю Николаевичу в этой ситуации хуже всех. Жена специально врачом в экспедицию на «Русанове» отправилась, чтобы его после двух зимовок встретить, а он опять, считай, на год застрял.

— Да, дело дрянь, — вздохнул Козлов. — Но больному, как говорится, уже никто не поможет.

И вдруг механик, не сказав ни слова, помчался к полярной станции.

Вернулся он, размахивая над головой… будильником.

— Сейчас я лишу вас удовольствия любоваться полярным сиянием, — улыбался Побежимов. — Вот только будильничек маленько раскурочу.

Никто не мог сообразить, что же на сей раз придумал их маг и волшебник. А Побежимов вынул из часов пружину.

— Сейчас… Сейчас… Минут десять поколдую – и сможем лететь.

Вскоре мотор заработал.

— По коням! — скомандовал механик.

А командир, закладывая в уши вату и застегивая меховой шлем, добавил:

— Испытываем новый вид авиации – будильниковый.

С пружиной от будильника они налетали в тот год больше двухсот часов. Отыскивали удобные для судов бухты у побережья Таймыра, обнаружили в заливе Миддендорфа неизвестные острова, доставили геологов и их грузы в Норильск.

Уже в Москве они узнали, что экипаж Леонида Михайловича Порцеля, прилетевший на втором гидроплане им на смену в Арктику, разбился на Новой Земле, в проливе Маточкин Шар. Летающая лодка развалилась при ударе о воду. Летчики Порцель, Дальфонс и штурман Ручьев погибли. Чудом уцелели и добрались до берега механик Чечин и Марк Иванович Шевелев, командовавший в тот год проводкой в Карском море.

Наставления по полетам в Арктике написаны кровью, говорят летчики. Откуда Порцелю было знать, что в проливе летать опасно, что там неожиданно налетает сокрушительный ветер – новоземельская бора? Об этом рассказали те, кто остался в живых.

Давняя это уже история. Десять лет прошло. Уже нет в живых прекрасного механика Григория Трофимовича Побежимова – еще в 1937 году вместе с Леваневским погиб при перелете через полюс в Америку.

С тех, первых в истории освоения Арктики полетов на ледовую разведку Матвей Ильич привык к ситуациям, не предусмотренным ни одним летным наставлением. Но попадать в такие переделки ему не приходилось. Да и кому приходилось сажать гидросамолет в штормовое море и двенадцать часов рулить среди волн?!

— Командир, — тронул его за плечо Камирный. — Правый мотор сдох.

— Да я уже чувствую – нас разворачивает.

В самолете все промокло насквозь. Удивительно, как моторы тянули под этим душем двенадцать часов! Но теперь… Теперь их развернет лагом к волне и начнется такая карусель, какая им и не снилась. Единственная надежда на механиков – может, починят мотор.

Болтанка усилилась. Всех уже мутит от качки. Хорошо, что он не видит страданий тех, кто сейчас в хвосте. Их уже тринадцать. Один не вынес качки. Тринадцать… А сколько останется, когда они доберутся до берега?.. Как та женщина, которую Камирный внес в самолет на руках? Вся седая, щеки ввалились, глаза потухли – старуха. И все-таки чувствовалось, что женщина молодая – ей, наверное, лет тридцать. Муж погиб при взрыве тральщика. А она вот пока жива. Рассказывала, как на пятый день ей казалось – совсем умирает, но повар потихоньку дал ей банку сгущенки. Еще по дороге из Архангельска повар, встретив ее на палубе или в кают-компании, пытался отпускать какие-то неуклюжие комплименты, но она его быстро отвадила; когда же оказались вместе в кунгасе, повар сделал вид, что с ней незнаком. Да он вообще ни с кем не разговаривал, держался стороной. Он успел прихватить с «Расковой» целый ящик всякой еды и припрятал его. Они сидели в носу с одним матросом и тайком, чтоб никто не видел, ели то сгущенку, то колбасу, то галеты. А все видели и, казалось, запах еды чувствовали. Один из моряков бросился на повара, начал его душить. Повар и матрос быстро его отшвырнули. Ни у кого не было сил, а у них были. Поэтому они первыми прыгнули на клипер-бот, когда села «Каталина», первыми улетели… Так вот этот повар, когда увидел, что она совсем плоха, почему-то ее пожалел и тайком сунул ей банку сгущенки. На несколько человек хватило.

— Командир, вроде мотор починили, — доложил Камирный. — Попробуй. Запускай.

Он протянул руку к рычагу и почувствовал, что рука уже плохо слушается. Все тело как-то затекло, обмякло. Уже 33 часа он за штурвалом. Но осталось совсем немного. Они уже подходят к проливу Малыгина.

Дотянут, теперь он знал – дотянут. И волны слабее стали. Ближе к дому – и ветер в спину. Вот если бы он был в спину там, посреди Карского моря…

И вдруг из-за горизонта выплыла маленькая темная точка. Им навстречу шел тральщик…

Стол завален старыми альбомами, пожелтевшими фотографиями. Матвей Козлов в 1937 году со Шмидтом и Папаниным на полюсе… Вот он стоит на палубе вместе со знаменитым капитаном Владимиром Ивановичем Ворониным… Матвей Ильич на Диксоне…

На спинке стула висит пиджак с тремя орденами Ленина.

На столе возвышается на подставке пластина. На ней рисунок: посреди бушующих волн качается кунгас с людьми, идет на снижение гидросамолет. На пластине надпись: «Моему второму отцу – летчику полярной авиации Козлову Матвею Ильичу, спасшему меня… Пусть этот небольшой сувенир напомнит о действительно героических буднях вашего славного экипажа в дни Великой Отечественной войны. С глубокой благодарностью и уважением к Вам А. Я. Булах, г. Изюм, 28 декабря 1965 г.»

— Вот все собираюсь стол разобрать, да времени не хватает, — жаловался Матвей Ильич.

Матвею Ильичу было за семьдесят, когда он отправился на дрейфующую станцию «Северный полюс-22». Руководил там полетами. Принимал огромные самолеты, на каких ему в Арктике летать не довелось. Большинство экипажей и до сих пор не знают, что разрешение на посадку на дрейфующий остров давал им тот самый знаменитый полярный летчик Матвей Ильич Козлов, который еще в тридцатые годы славился своими смелыми полетами.

Когда мы встретились, он старался больше рассказывать о том, что видел в Арктике недавно – об СП-22, о том, какой теперь аэродром на Диксоне, о том, что на дрейфующие станции садятся на колесах даже Ил-18. А мне хотелось, чтобы Матвей Ильич вспомнил какие-то подробности своих полетов. Последний раз он летал в Арктику в 1979 году.

— Ежели бы врачи не запретили, я бы еще летал и летал. Как скучно сейчас без Арктики!..

Так и не успел Матвей Ильич разобрать свои бумаги, подклеить в альбом фотографии.