Всадники

Поп брезгливо поморщился, сделал вид, что выбирает себе закуску. Это обозлило Порфирия. Он повел усами и продолжал:

- Господь хоть сам не употреблял, а нам велел. Верно я говорю, отец Селиверст? Как там в священном писании насчет выпивки?

- Пей ты уж, меньше говори! - досадливо повел плечом Егор Лукич. Гудишь, а слушать нечего.

Порфирий запрокинул голову, опорожнил стакан. Чуть закусив, украдкой глянул на Дмитрия, а у того в глазах веселинки, как искорки разгорелись.

Смекнув, что праздничное настроение рушится, Степанида выбежала на кухню и вернулась с большим блюдом, которое внесла на вытянутых руках. На блюде покоился зажаренный гусак, огромный, жирный, аппетитно подрумяненный.

- Кушайте, гости. Отец Селиверст, отведайте. Никита Евстигнеевич, а вы?

Поп вежливо наклонил голову, но к гусаку не притронулся.

- Премного благодарен! - с достоинством ответил он, вставая. Засиделся у вас, пора и честь знать.

Староста проглотил полный рот слюны, тоже встал. "Черт длинногривый! - подумал про попа. - Приспичило тебе от такого диковинного гусака! Но не оставаться ж тут. Куда поп, туда должен и староста..."

Как только затворилась дверь, Егор Лукич уперся тяжелым взглядом в сына.

- Ты что ж, Дмитрий, за тем только и приехал, чтоб родному отцу палки в колеса пихать? Тебе-то плевать на попа да на старосту, а мне с ними жить. Понял? И ты, бесстыжие глаза, - повернулся он к Порфирию, - раз уж попал с кувшинным рылом в калашный ряд, ну, и сидел бы, помалкивал. А то распустил свое дурное помело.

- Нашел о чем печалиться, - усмехнулся Дмитрий. - Или боишься, что поп грехи не отпустит?

- Какие еще грехи? - уставился Егор Лукич на сына.

- Обыкновенные. Про главное уж не говорю, небось успел в них покаяться попу. Скажи, батя, сколько на тебя вот этот Севка работает за здорово живешь?

- Как это за здорово живешь? Сперва у меня в долг брал - отработал. Потом отработал за жеребенка. А теперь в счет кобылы. Кажется, все ясно.

- Не очень ясно, - возразил Дмитрий. - Так можно заставить человека работать в счет прошлогоднего снега. Кобыла-то твоя жива-здорова. Небось помахивает хвостом и не догадывается, что хозяин с каждого маха загребает деньгу.

- Что ты плетешь? Мало ли что кобыла жива, а где от нее приплод?

- Ой, папаша, не хитри! - в упор глянул Дмитрий на отца. - Та кобыла без малого мне ровесница. Сколько ж ей давать приплод? Уж кто-кто, а ты-то об этом преотлично знаешь. Вот и выходит - не по совести живешь. Но совесть - это такое дело, она у каждого своя. А по закону придется выплатить заработанное. Уж я об этом позабочусь. Закон-то для всех один.

Егор Лукич вскипел, грохнул кулаком по столу.

- По закону? А знаешь ли ты, щенок, что теперь уже нет закона грабить. Пока тебя где-то черти носили, кончился комиссарский закон: твое - мое и мое - мое. Теперь, слава богу, НЭП - новая экономическая политика называется. Не слыхал? А надо б тебе знать, что сам Ленин дает свободу тем, которые деловые и не лодыри. Жрать-то каждому подай, а где он, хлеб? Такая голь, как Спирька Кривой да пьяница Роман Гнедых, Россию небось не прокормят. Вот Ленин и не велел трогать мужика, который справный хозяин. Тебе, видать, не нравится, как Ленин велит.

- Это тебе не нравится! - рассердился Дмитрий. - Если хочешь знать, НЭП - такая политика, при которой твои "справные хозяева" посажены на цепь. На то и существует революционный закон, чтобы их за ошейники дергать. А зарвутся, начнут угрожать Советской власти - так дернем, что захрипят.

Вскочил Егор Лукич, рванул на себе ворот рубахи. Пуговицы брызнули на стол.

- Вон! - загрохотал он. - Родного отца за ошейник? Чтоб духу твоего не было. Вон! Нет у меня сына.

- Есть! - осадил Дмитрий отца. - Небось спишь и видишь, как недобитый атаман Семенов ведет из-за кордона свое воинство, в котором твой сын успел в офицеры выслужиться. Пленные белогвардейцы на допросе показали, что Павел Ржаных у Семенова - не последняя скрипка. Но запомни: как бы ни пришел - хоть явно, хоть тайно, - все равно свернем шею.

С грохотом повалился опрокинутый стол, зазвенела посуда, покатился по полу нетронутый гусак. Жилистая рука Егора Лукича сгребла гимнастерку на груди Дмитрия, а другая отлетела назад, сжатая в кулак. Но на этой руке успели повиснуть сразу трое: Макар, Порфирий и Севка.

О чем думал бессонной ночью Егор Лукич, неизвестно. Но, как видно, думал. Утром, чуть свет, он появился в завозчицкой.

- Вот что, Дмитрий, - заговорил потупясь. - Выпили мы вчера лишнего, невесть чего наговорили... Ты, это самое... Иди-ка домой, а то перед соседями срам. Что же касается Савостьяна, так я разве стою на своем? Может, и верно, что Кушевка осталась без приплода по старости. Ну, выплатим человеку заработанное, а дальше как сам знает: может в Россию ехать, а может и оставаться, не гоню. Парень он дельный, и не баловной, худого не скажу. Ты как, Савостьян?

- Поеду.

- Ну, поедешь, так езжай, это дело твое.

Глава XVIII

ПОДКОВЫ ВЫСЕКАЮТ ОГОНЬ

И опять те же кони. Но запряженные на этот раз уже не в повозку, а в розвальни. Заиндевели на морозе, фыркают, бегут резво. Тот же звенит под дугой колокольчик, та же несется навстречу тайга, только зимняя - вся седая.

Все то же и все не то, потому что не тот уж Севка. Не висит теперь на нем, как на колу, полушубок, а на ногах не лапти - сапоги. И не какие-нибудь - всего только раз и обутые, те самые, в которых Егор Лукич к обедне ходил.

И хоть правит конями хозяйский сын, Севка с ним как равный.

Одно не выходит из головы - Назарка. Все порывался ехать. Кинулся было вслед за санями, но где ему против коней...

- Удивительное дело! - в раздумье говорит Севка. - Вот вы, Дмитрий Егорович, такого богатого хозяина сын, а держите совсем другую сторону: за меня заступились, за Порфирия, против родного отца.

- Не другую сторону, а как раз ту! - поправил Дмитрий. - На этой стороне, брат, не только ты с Порфирием, а и еще народу миллионов больше ста. На той же, где отец, - всего ничего. Мне так другое удивительно: как случилось, что ты за Назарку горой? Ведь он же хозяйский сын?

Подумал Севка, помолчал и говорит:

- Так ведь и вы хозяйский, а вон какой! Из Назарки, может, не хуже нас человек вырастет. Он же еще маленький.