Начало христианства на Руси

В злосчастную для Арсения осень 1228 года шли нескончаемые дожди, и нельзя было «ни сена добыта, ни нив делати». Перспектива опять вырисовывалась мрачная, голодная. И тогда зашумела «простая чадь», собравшись на вече «на Ярославли дворе». Вину за беспросветные дожди, препятствовавшие севу озимых и уборке сена, «простая чадь» возложила на архиепископа Арсения, который «выпроводил Антония владыку на Хутино, а сам сел, дав мьзду князю». Возбужденные толпы народа пришли на владычный двор и Арсения, «акы злодея пьхающе за ворот, выгнаша». Архиепископа чуть было не убили. Но ему повезло: он сумел укрыться в новгородской Софии и отвратить от себя, казалось, уже неизбежную смерть.

Действия народа в описываемых событиях имели достаточно определенную языческую направленность. В древних обществах на руководителях лежала обязанность не только вызывать дождь, живительный для посевов, но и прекращать его, когда избыток влаги губил урожай. Неверно, разумеется, было бы говорить, что архиепископ, в частности Арсений, пользовался у новгородцев репутацией мага, управляющего погодой. Утверждать подобное — значит чересчур архаизировать идеологию и быт новгородской общины. В эпизоде изгнания Арсения языческие обычаи хотя и отразились, но в модифицированной, смягченной форме. В глазах народа архиепископ Арсений, конечно, не колдун, разверзший хляби небесные, а плохой человек, неправдой получивший высшую духовную и правительственную должность, отчего в Новгородской земле установилась скверная погода, чреватая голодом. В этом и заключалась главная вина архиепископа Арсения, как ее понимала «простая чадь», в сознании которой язычество еще продолжало жить.

В 1230 году в Новгороде снова свирепствовал лютый голод. По словам летописца, «изби мраз обилье по волости нашей, и оттоле горе уставися велико... И разидеся град нашь и волость наша, и полни быша чюжии гради и страны братье нашей и сестр, а останок почаша мерети». Мор был жестокий. В «скудельницу» (общую могилу), выкопанную по распоряжению архиепископа Спиридо-на, свезли более трех тысяч трупов. Виновниками бедствия новгородцы сочли своих правителей. Сперва они убили Семена Борисовича — приятеля посадника Внезда Водовика. Дом и села, принадлежавшие Семену, подверглись разграблению. Затем принялись грабить двор и села самого посадника Воловика, а также Бориса Негочевича — тысяцкого. Эти акции горожан означали падение власти посадника и тысяцкого, то есть снятие с должностей Внезда Водовика и Бориса Негочевича. Поэтому Внезд и Борис бежали в Чернигов, спасаясь от расправы, грозившей им со стороны охваченного волнениями народа. Новгородцы же избрали посадником Степана Твердиславича, а тысяцким — Микиту Петриловича, причем имущество опального посадника и его доброхота Семена разделили по сотням — административно-территориальным районам. Раздел имущества Водовика и Семена населением Новгорода соответствовал архаическим порядкам, по которым, как уже неоднократно отмечалось, во время гибели урожая и голода правителей если не убивали, то изгоняли, а их имущество грабили.

Необходимо подчеркнуть, что грабежи, упоминаемые летописцем, нельзя понимать упрощенно, характеризуя их как незаконные акты насилия и хищения. Распределение имущества низвергнутых новгородцами правителей по сотням указывает на определенное отношение рядовых масс к богатству вообще и древнерусской знати в частности. Это процессы, типичные для переходных обществ (от доклассового строя к классовому), заключавшиеся в противодействии старой коллективной собственности новой, развивающейся. Грабежи, о которых говорится в летописи, представляли собой своеобразное перераспределение богатств по принципу коллективизма, сопротивление общины личному обогащению, чему в немалой мере способствовало то обстоятельство, что богатства древнерусской знати, в том числе и новгородской, складывались преимущественно за счет публичных поступлений — всевозможных платежей за отправление общественно полезных функций. Становится понятным, почему люди Древней Руси смотрели на собственность князей и бояр как на отчасти преобразованную или временно оккупированную общинную собственность, подлежащую возврату в лоно общины. Вот почему устранение правителя от власти нередко сопровождалось отнятием у него богатств, добытых посредством этой власти. Инструментом такой «экспроприации» как раз и являлись «грабежи», описанные новгородским книжником. Часто они возникали стихийно, а порой — в организованном порядке, когда награбленное делили внутри общины поровну, как это случилось с имуществом Водовика и Семена. Но суть их оставалась неизменной: она состояла в перераспределении богатств на коллективных началах.

Приведенные факты убеждают в том, что люди Древней Руси (и знатные, и простые) обычно решали проблемы, выдвигаемые жизнью, с помощью языческих методов и средств, иногда, впрочем, закамуфлированных под христианские нормы и образцы. Это, безусловно, яркий показатель устойчивости язычества в общественном сознании Руси XI-XII столетий. К сказанному надо добавить, что некоторая часть древнерусского общества рассматриваемого времени была некрещеной, в чем и состояла одна из главных причин сохранения в Киевской Руси всей совокупности языческих верований, существовавших у восточных славян до принятия христианства.

По-старому на Руси поклонялись камням, рекам, колодцам, болотам, рощам и отдельным деревьям. Молились огню «под овином», принося «жертвы идольские». Согласно терминологии церковных проповедников, молящиеся огню суть «идолослужители».

Предметами почитания, как и прежде, были гром и молния, дождь и ветер, солнце и луна, месяц и звезды. Церковные наставники, обращаясь к пастве, настойчиво рекомендовали «уклонятися звездочетца», проклятию предавали тех, «кто целовал месяц», осуждали посмевших сказать, что дождь идет. Во всем этом видны несомненные следы обожествления древнерусскими людьми явлений природы. К солнцу как к божеству обращается Ярославна, горевавшая «в Путивле на забрале»:

Древнерусский человек по-прежнему обожествлял зверей и птиц, в частности коня, медведя, вепря, ворона, дятла, синицу, утку и др. Отправляясь в путь, он гадал по голосу птиц и тому, с какой стороны (правой или левой) пела птица.

В церковных поучениях, адресованных древнерусскому обществу, звучал призыв, из которого явственно вырисовывается целый комплекс языческих верований, только что нами упомянутый: «Не нарицаите собе бога на земли, ни в реках, ни в студенцах [родниках], ни в птицах, ни в воздусе, ни в солнци, ни в луне, ни в камении». [48. Гальковский Н. Указ. соч. С. 69.]

Не утратил своего значения и культ предков. Для усопших топили бани, развешивали в них простыни и полотенца, оставляли караваи, мясо, молоко, яйца, масло, мед, пиво и «вся потребная», а пол посыпали пеплом. При этом устроители «мови» приговаривали, обращаясь к «навьем» (покойникам): «Мыйтися». О том, побывали ли в бане «навье», судили по следам, оставленным на пепле. И вот эти «навье» (бесы, по наименованию церковных учителей) «яко кури след свой показают на пополе [пепле] и трутся чехлы [простынями] и убрусы [полотенцами]». И когда «топившие мовници» возвращались и обнаруживали на пепле следы, то говорили: «Приходили к нам навья мытся». А затем с чувством исполненного долга съедали оставленную снедь, вызывая омерзение у ревнителей христианства, по мнению которых такую пищу «недостоить ни псом ясти».

Не исчезла в Древней Руси и вера в домовых. На языке идеологов церкви домовой — «бес-хороможитель».

Продолжалось поклонение верховным богам, известным восточнославянскому миру. Большим почитанием пользовались Род и Рожаницы. Им «ставили» трапезы — «хлебы и сыры и мед». Совершались моления Перуну, Дажбогу, Велесу, Стрибогу, Хорсу, Симарглу, Мокоши. По словам некоторых древних авторов из воинствующего христианского лагеря, Перуну, Хорсу, Мокоши и прочим богам молились на Руси «по украинам» (на окраинах) и «отай», то есть тайно. [49. Там же. С. 25, 33.] Здесь явно преувеличены успехи христианства, будто бы оттеснившего язычество на окраины и вынудившего язычников перейти на нелегальное, так сказать, положение. Не случайно другие церковные писатели рассказывают о поклонении языческим богам в Древней Руси без каких-либо указаний на его территориальную удаленность и таинственность.