Тарутинское сражение

Под прикрытием стрелков, засевших на пригорке в березовой роще, поляки начали переходить овраг, а вместе с ними покинули позицию и части 2-й тяжелой и 2-й легкой кавалерийских дивизий корпуса Себастьяни [421]. Сильный артиллерийский и ружейный огонь со стороны русских войск сопровождал это отступление. «Когда мы переходили овраг, — вспоминал Колачковский, — пуля попала в грудь Лефевру-Денуэтту (командир польской кавалерийской дивизии — В.Б.), но отскочила от пряжки перевязи лядунки. Он вскрикнул „Je suis mort“ (Я мертвый — франц.) и упал навзничь. Я обнял его рукой и, разорвав мундир, увидел, что это была только контузия. „Се n’est rien, general“(Это ничего, генерал — франц.), сказал я ему и, освежив немного водкой из моей фляги, проводил несколько сот шагов. Неприятельские егеря наступали очень быстро. Вынув саблю, я почувствовал, что ружейная пуля ударила меня в ножны. За несколько минут перед этим адъютант генерала Лефевра, по фамилии Дутан, потерял коня, убитого, осколком гранаты. Все офицеры штаба получили сильные контузии или легкие раны. Под генералом Лефевром-Денуэттом был, немного спустя, убит гранатой конь. Что касается меня, то сюртук мой был пробит пулями в нескольких местах и в ножнах сабли я нашел расплющенную карабинную пулю» [422].

Во время этого отступления, возможно, легкое ранение пулей в левый бок получил генерал Зайончек [423] и тогда же был убит начальник штаба 5-го корпуса польский дивизионный генерал С. Фишер. О его смерти Вейссенгоф писал: «Находясь около князя (Понятовско-го — В.Б.), он был ранен ружейною пулей в руку, а когда князь приказал ему отойти и осмотреть рану, он отвечал, что еще может сидеть на лошади. Внезапно вторая пуля, поразив его в лоб, положила предел этой честной жизни» [424]. Колачковский характеризовал Фишера «способным и одним из лучших организаторов нашей армии. Он был суровым блюстителем военной дисциплины и своей энергией на службе исправлял то, что зачастую портила мягкость характера Понятовского. Он был очень спокоен и храбр в бою, но благодаря своей вспыльчивости и принуждениям многих оскорблял и вообще не был любим младшими офицерами. Роста он был небольшого, с худым, всегда небритым лицом, на котором выдавался слишком большой нос. Глаза у него были светлые и одна лопатка выше другой» [425].

Наступление на позицию 5-го корпуса велось силами 2-го и 3-го пехотных корпусов, в то время как 4-й корпус продолжал бездействовать.

План битвы при Тарутино (или боя при Виньково) 18 октября 1812 г. Начат в 1812 г., исправлен и нарисован в сентябре 1819 г. Составлен шефом батальона Мишелем, служившим в 1812 г. в должности адъютанта командира 2-й пехотной дивизии 1-го армейского корпуса.

По этой причине левый край Дедневского леса оставался в руках 3-го пехотного полка польских войск, при котором было два трехфунтовых орудия. Когда русская пехота перешла в наступление, то этот неприятельский отряд нанес ей удар во фланг. Как свидетельствовал Дурново, «французы (то есть поляки — В.Б.) имели стрелков в лесу и их артиллерия обстреливала дорогу, по которой мы шли» [426]. Беннигсен отдал приказ пехоту противника «принять в штыки; она из лесу бросилась в рытвину, и обе колонны, из коих она состояла, тотчас обращены были в бегство. Ни один человек бы не спасся, если б была под рукой кавалерия» [427]. Благодаря этой атаке, неприятель, вероятно, был отброшен от русского фланга, но своей позиции еще окончательно не оставил.

Беннигсен, оказался в затруднительном положении. Он предполагал, что 4-й корпус уже должен был соединиться с 6-м, но вместо русских войск на его левом фланге оказался неприятель. Для выяснения сложившегося положения Беннигсен в сопровождении находившихся при нем офицеров отправился под огнем неприятеля к Остерману-Толстому [428]. В это время одно из ядер убило лошадь аудитора С.И. Бестужева, вырвало ему кусок мяса из правой ноги и на излете ударило по колену правой ноги Беннигсена, от чего тот получил сильную контузию [429]. Ехавший рядом с Бестужевым Евреинов вспоминал: «Как во время войны равнодушно смотрят на подобные случаи! Все только обернулись и сказали: „это аудитор!“ и продолжали ехать далее» [430]. Евреинову стало жаль лежащего на земле Бестужева, он поспешил доехать до находившихся вблизи казаков и приказал отвезти его в ближайшую деревню. К вечеру раненый находился уже в Леташевке, где его товарищи оставили ему квартиру, а сами переехали в усадебный дом в село Леташево. Рану Бестужева считали малоопасной, но у него началась гангрена и 21 октября он скончался [431]. Перед смертью с него был сделан портрет, который он просил отправить жене и детям [432]. Особую трагичность этому случаю придает то обстоятельство, что аудитор не был обязан находиться на поле боя и его появление под огнем неприятеля было вызвано исключительно личным любопытством. Дурново пишет, что перед сражением Бестужева отговаривали не подвергать свою жизнь опасности, но он не послушал советов и «заплатил жизнью за свое безрассудство» [433].

Несмотря на полученную контузию, Беннигсен добрался до своего левого фланга и, обнаружив, что войска Остермана-Толстого не соединились еще с 6-м корпусом, приказал ему выступить из леса и батарейной ротой занять третью возвышенность, находившуюся левее батареи Таубе [434]. Увидев, что в центре боевой линии русских войск план атаки выполнен не был, Беннигсен, вероятно, решил выяснить в каком положении находятся дела на левом фланге. Возле одной из стоявших на месте пехотных колонн его встретил поручик Граббе. Он вспоминал, что Беннигсен появился «с выражением гнева и горести на лице и сказал вслух: „Я надеялся, по крайней мере, что храбрый Милорадович исполнит задачу“. Видя, что никто не отвечает, я подъехал к нему и сказал: „Нет ни малейшего сомнения, что он исполнил бы ее, по своему всегдашнему обычаю, но он отозван, и войска остаются без начальника и без приказаний“. Беннигсен выслушал меня с изумлением и, ничего не отвечая, взглянул только на небо» [435]. Возможно, после этого разговора Беннигсен, убедившись, что войска центра и левого фланга не поддержали своими силами атаку правого фланга, вернулся к вверенным ему частям.

В это время выдвинутый вперед 4-й корпус наткнулся на 3-й полк польской пехоты, который, находясь на значительном расстоянии от своих главных сил, оказался в тяжелом положении. Радожицкий писал, что «две колонки французов (то есть поляков — В.Б.), занимавших левее меня лес, бросились из него бежать через поляну, для соединения с своими; тогда у нас не случилось кавалерии, чтобы схватить их. Я пустил в них два ядра, и, зарядив пушки картечью, погнался за ними поближе; но меня остановили, потому что прикрытие пехоты отставало. Колонки между тем, к досаде нашей, перешли ручей и спаслись» [436].

Свидетелем отступления 3-го польского полка стал ехавший к Кутузову Коновницын. «Мы, — вспоминал Михайловский-Данилевский, — увидели две колонны, стоявшие позади нас и которые в нас стреляли. Коновницын сказал мне, что это должно быть заблудившиеся войска из корпуса графа Остермана». Он направил к ним Михайловского-Данилевского, чтобы ввести их в дело. «Я бросаюсь, даю знак шпагою, чтобы более не стреляли, приближаюсь к ним, и что же представилось глазам моим? это были французы (поляки — В.Б.), я мог увидеть их мундиры, кивера и даже различить черты лиц. Я поворотил лошадь, но тысячи пуль свистят около меня, ибо по мне открыли батальный огонь; попадают в лошадь, одна пуля пробивает мою фуражку, а другая насквозь правую мою руку, попавши выше локтя, и вылетает близ кисти. Я сохранил столько силы, чтобы дать шпоры моей лошади; пули преследуют меня, горячая кровь льется из ран моих, свет меркнет в глазах, лес, находящийся передо мною, кажется, начинает двигаться… Я падаю, но в сию минуту вижу выезжающего из леса капитана Степанова, собираю последние силы свои, кричу ему: „спаси меня!“ и лишаюсь чувств» [437].