Подконвойный мир

— Знаем, что олень, мусор, потому на цугундер, падла, не посажен. У нас, сука, с опером мир, маза, вась-вась — иначе тебе б, стерва, хана! Ты лучше отвечай, падла: посылку вчера из дома отхватил?

— Так.

— Сало есть?!

— Есть. В кладовой.

— Потопали! Сам возьмешь. Захотелось черняшку в растопленное сало помакать. Мы по благородному. Без шухеру. В добровольно-обязательном порядке. У нас государственный подход. Порядочек. «Законные» блатные давно бы тебя запороли, а мы — лыцари!

Шестаков, сопровождаемый державшими его под руки собеседниками, удалился. Никто из окружающих ничего подозрительного в их неслышной беседе не усмотрел.

— Друзья! — поднял голос Кругляков. — Околачиваться тут на виду вшестером неблагоразумно. За нашим бараком есть затишный уголок. Там в темноте посидеть до отбоя удобно и приятно. Пошли!

— Меня беспокоит, — продолжал Кругляков, — что долго Герасимович был нашим другом и мы, олени, верили ему. Если бы не счастливый случай — рассказ Писаренко Юрию — то этот Герасимович наверняка подвел бы нас под пеньковый галстук. Только сейчас я понял, зачем крутился Герасимович в цехе перед тем, как опер на заводе предъявил мне дурацкое обвинение в подделке сертификата мостовых балок. Счастье, что я первый, по ряду признаков, почувствовал, что металл плох. Выручил большой опыт. Если бы я не затребовал лабораторного анализа металла — висеть бы мне на дыбе и из вас бы банду вредителей сконструировали.

— Если бы опер захотел, он сразу нашел бы, кто спихнул Шубина, — произнес Пивоваров. — У него в колонне десятки стукачей. Он не хотел искать или замешан сам и заметал следы.

— Это их работа, — отозвался Кругляков, — стандартный ход. Сначала убивают одну из намеченных жертв. Обычно убивают человека, которого следователи не надеются сломать. Охотно убивают еврея, так как это дает возможность следствию использовать призыв: «вали всю вину на жида!»

Затем следователь обрабатывает так называемое слабое звено: неопытного, недалекого или слабовольного подследственного. Его убеждают и принуждают подписать протокол, в котором выдуманная чекистами вина возлагается на убитого (с мертвого, мол, не спросят; ему все равно). Когда эта уловка удается, следователи получают в свои руки «законные документы» о том, что «заговор» реально существовал. На этом основании вышестоящее начальство предоставляет следователям «законное право» применять любые методы следствия, включая побои, пытки и т. д.

Первым «участником заговора» становится, конечно, тот, кто свалил всю «вину» на убитого товарища. Такой человек, деморализованный и преданный, тонет и часто тянет на дно других. Происходит обычная цепная реакция дутого дела. Таков стандартный ход. Жаль, что об этом лишь мы догадываемся, а масса убеждена, что с Шубиным расправились за стукачество.

— А я думаю, что Хоружий выполнил особое указание Москвы, — заметил Журин. — Это очередной способ смертной казни, чтобы родственники и другие, понимающие нелепость ареста Шубина, не винили Лубянку, режим. Они убивают таким образом умных, талантливых и, значит, наиболее опасных. Они знают, что арест и лагерь даже друга делает врагом.

Уселись на завалинке. Место было насиженное, снег кругом утоптан. Многие любили этот уголок, скрытый от часовых и любопытных.

Впереди, в неоглядные дали, убегал искрящийся под молодым месяцем снег.

— Я хочу рассказать вам, Того, — выдохнул с табачным дымком Кругляков, — одну притчу, осевшую в памяти издавна. Это в связи с вашей защитой монархии.

Жил когда-то пророк Самуил, народный судья, мудрец и советчик. Состарился он и пришли к нему люди с просьбой назначить им царя.

Самуил обратился к Богу, и тот велел ему рассказать людям, что им даст царь. Если после этого они не отрекутся от своего желания, — выполнить их просьбу.

Собрал Самуил старейшин и поведал:

«Детей ваших заберет царь в свою армию и свиту, превратит их в рабов, надсмотрщиков и подгонял. Они будут пахать и косить для царя, делать для него оружие и боевые колесницы».

«Дочерей ваших возьмет, чтобы услуживали ему. Поля и виноградники ваши отнимет и отдаст своим приближенным».

«Из зерна и винограда заберёт десятину и отдаст смотрителям гарема и вельможам. Ваших слуг и служанок он также возьмет и будут они служить царю. Из ваших овец заберет десятую часть и вас самих сделает невольниками».

Народ не послушался Самуила и требовал царя:

«Желаем, чтобы был у нас царь, как у других народов», — кричали люди.

Так началась эра имперских амбиций, войн, раскола, взлёта и падения…

Много горя случилось с тех пор и нет у нас оснований не внять мудрости пророка. Ушло время абсолютизма, вождизма, диктатур в любой форме. Жизнь стала слишком сложной для столь примитивной формы власти. Где такая власть до сих пор существует: под знаменами большевизма или национализма и шовинизма — она несет только несчастье народам. Только демократии и непрерывно растущей демократичности принадлежит будущее.

— А понимаете ли вы, что далеко не все народы созрели для демократии? — спросил Джойс. — В Германии я часто слышал от немцев, что русские, мол, примитив, люди без внутреннего достоинства. Верить им нельзя. Всегда обманут, украдут, предадут, сподличают. Здесь, в лагере, я понял, что детская глупость — характеризовать огульно народ, массу людей, но как бы там ни было, а до демократии вы не доросли, поэтому и сжились с худшей формой диктатуры. Дай вам демократию, и начнется анархия, хулиганство, преступность, самосуд, произвол, гомерическое пьянство, драки, засилие хамов, горлодёров, тупых насильников и убийц. И, главное, сколько личных кровных счетов накопилось у вас за эти жуткие десятилетия! Вы же перегрызете друг друга. В результате — вы сами возопите о твердой власти, скатитесь к диктатуре.

— Чепуху городите, Джойс, — возразил Журин. — Чем больше было демократии в нашей стране, тем меньше проявлялись отрицательные качества людей.

При царе сидело сто тысяч уголовников, а сейчас в стране — пять миллионов профессиональных преступников и миллиона три других уголовников за проволокой, плюс десять миллионов политзаключенных.

— Изучите наших мыслителей, — посоветовал Джойс, — поймёте, что у вас традиционная восточная деспотия, стадия подъёма производства за счет варварской эксплуатации и ограбления подвластного населения.

— Знаю всё о ваших мыслителях — возразил Кругляков. — Не один год спорил на нарах тюрем и лагерей с западниками. Плохие у вас дела, мистер Джойс, на идейном фронте. Напрасно хвалитесь. Зазнались и поэтому обыгрывает и бьет вас тоталитарная красная реакция.

— Как так — обыгрывает? — удивился Джойс. — Почему?

— Потому, что нет у вас современной научно-обоснованной социальной теории, которую принял бы мир, как противовес большевистским догмам, — ответил Кругляков. — Нет у вас теории перспективы цели. Не умеете вы, например, потрафить извечной тяге человека отличиться, прославиться.

— Что ж у нас меньше прославленных людей, чем у вас? — возмутился Джойс. — Кто у кого заимствует всю науку и технику? Все у вас от английской шпильки до синхротронов — наше и наши названия носят.

— Ученых у вас отмечают, — согласился Кругляков, — а рабочих?! Доярок и кочегаров, уборщиц и сталеваров у вас не замечают, а в СССР каждый такой может прославиться за свой труд. Это очень важно, ибо в человеческих инстинктах заложено стремление выделиться. Во всей природе есть это бессознательное свойство. Отсюда яркость цветов, пестрота птиц и т. д. Большевики ловко играют на этом, а вы не можете, если бы даже захотели, ибо вся ваша жизненная концепция устарела.

— Вы меня не убедили, — буркнул Джойс.

— Слушайте дальше, — горячился Кругляков. — Большевики ведут уголовным путем, но обещают рай на земле, взывают к труду, учёбе, творчеству, к героике ради этого, и, таким образом, спекулируют на вечной и естественной потребности человечества в теории цели жизни — в ответе на вопрос о смысле жизни. А как вы удовлетворяете душевный голод людской? К чему призываете людей? К загробному блаженству? А если люди не верят в это?