Курс русской истории (Лекция 1-86)

РАЗБОИ. Сорванные с другого склада понятий и нравов, новые учреждения не находили себе сродного питания на чуждой почве, в атмосфере произвола и насилия. Магистратская инструкция выражает желание, чтобы магистраты пользовались почетом, как в других государствах. Коломенский магистрат состоял из ратмана, трех бурмистров и городового старосты. Одного бурмистра до полусмерти избил проездом генерал Салтыков, а другого с ратманом и старостой провожавший персидского посла обер-офицер Волков; уцелевший последний бурмистр донес, что за нехождением избитых один он всех дел исправлять не может. Против произвольных и неумелых правителей у управляемых оставалось два средства самообороны: обман и насилие. При проверке подушной переписи вскрыто было до 1 1/2 миллиона утаенных душ, около 27% всего податного населения. Указы строжайше предписывали разыскивать беглых, а они открыто жили целыми слободами на просторных дворах сильных господ в Москве на Пятницкой, на Ордынке, за Арбатскими воротами. Другим убежищем беглых был лес. Современные Петру известия говорят о небывалом развитии разбоя. Разбойничьи шайки, предводимые беглыми солдатами, соединялись в благоустроенные и хорошо вооруженные конные отряды и нападали "порядком регулярным", уничтожали многолюдные села, останавливали казенные сборы, врывались в города. Иной губернатор боялся ездить по вверенному ему краю, и сам князь Меншиков, петербургский генерал-губернатор, считавший себя способным прорыть Ладожский канал, не краснея объявил Сенату, что не может справиться с разбойниками своей губернии. Разбоями низ отвечал на произвол верха: это была молчаливая круговая порука беззакония и неспособности здесь и безрасчетного отчаяния там. Столичный приказный, проезжий генерал, захолустный дворянин выбрасывали за окно указы грозного преобразователя и вместе с лесным разбойником мало беспокоились тем, что в столицах действуют полудержавный Сенат и девять, а потом десять по-шведски устроенных коллегий с систематически разграниченными ведомствами. Внушительными законодательными фасадами прикрывалось общее безнарядье.

ЛЕКЦИЯ LXVIII

ЗНАЧЕНИЕ РЕФОРМЫ ПЕТРА ВЕЛИКОГО. ПРИВЫЧНЫЕ СУЖДЕНИЯ О РЕФОРМЕ. КОЛЕБАНИЯ В

ЭТИХ СУЖДЕНИЯХ. СУЖДЕНИЕ СОЛОВЬЕВА. СВЯЗЬ СУЖДЕНИЙ С ВПЕЧАТЛЕНИЕМ

СОВРЕМЕННИКОВ. СПОРНЫЕ ВОПРОСЫ 1) О ПРОИСХОЖДЕНИИ РЕФОРМЫ, 2) О ЕЕ ПОДГОТОВЛЕННОСТИ И 3) О СИЛЕ ЕЕ ДЕЙСТВИЯ. ОТНОШЕНИЕ ПЕТРА К СТАРОЙ РУСИ. ЕГО

ОТНОШЕНИЕ К ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ. ПРИЕМЫ РЕФОРМЫ. ОБЩИЕ ВЫВОДЫ. ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

ЗНАЧЕНИЕ РЕФОРМЫ ПЕТРА ВЕЛИКОГО. Я сделал далеко не полный очерк преобразовательной деятельности Петра, не коснулся ни мер по общественному благоустройству и народному образованию, ни перемен в понятиях и нравах, вообще в духовной жизни народа. Эти меры и перемены или не входили в круг прямых задач реформы, или не успели обнаружить своего действия при жизни преобразователя, или, наконец, почувствовались только некоторыми классами общества; в свое время я попытаюсь несколько восполнить эти пробелы. Я говорил, что реформа по своему исходному моменту и по своей конечной цели была военно-финансовая, и я ограничил обзор ее фактами, которые, вытекая из этого двойственного ее значения, коснулись всех классов общества, отозвались на всем народе. На этих фактах я считаю возможным основать суждение о значении и характере преобразовательной деятельности Петра, по крайней мере с некоторых ее сторон.

ПРИВЫЧНЫЕ СУЖДЕНИЯ О НЕЙ. Вопрос о значении реформы Петра в значительной степени есть вопрос о движении нашего исторического сознания. В продолжение почти двухсот лет у нас много писали и еще больше говорили о деятельности Петра. Сказать о ней что-нибудь считалось необходимым всякий раз, когда речь переходила от отдельных фактов нашей истории к общей их связи. Всякий, кто хотел взглянуть сколько-нибудь философским взглядом на наше прошлое, считал требованием ученого приличия высказать свое суждение о деятельности Петра. Часто даже вся философия нашей истории сводилась к оценке петровской реформы: посредством некоторого, как бы сказать, ученого ракурса весь смысл русской истории сжимался в один вопрос о значении деятельности Петра, об отношении преобразованной им новой России к древней. Реформа Петра становилась центральным пунктом нашей истории, совмещавшим в себе итоги прошлого и задатки будущего. С этой точки зрения по упрощенной систематизации вся наша история делилась на два периода: на Русь древнюю, допетровскую, и Русь новую, петровскую и послепетровскую. О деятельности Петра судили очень различно; но долго это различие происходило вовсе не от успехов ее изучения и понимания. В продолжение ста сорока лет со смерти Петра до появления XIV тома Истории Соловьева в 1864 г. для исторического изучения реформы не сделано было почти ничего. Только в конце XVIII в. курский купец Голиков издал обширный сборник материалов для жизнеописания Петра под заглавием Деяния Петра Великого с дополнениями (1788-1798). Но и этот труд слабо подействовал на историческое сознание современников: это был 30-томный гимн преобразователю, как назвал его Соловьев, панегирик - слишком неуклюжий и объемистый, чтобы возбудить охоту изучать реформу Петра, и слишком хвалебный, чтобы понять, за что он хвалит преобразователя. Во все это время реформа освещалась не изнутри, путем изучения, а светом, падавшим со стороны. О ней судили по впечатлению, какое она по себе оставила, а впечатление воспринималось по настроению минуты, по общественной погоде, какая создавалась сторонними веяниями.

КОЛЕБАНИЯ В СУЖДЕНИЯХ. По смерти преобразователя в обществе, захваченном реформой и обаянием его личности, долго господствовало отношение к его деятельности, которое можно назвать благоговейным культом Петра. Простой токарь Нартов, 20 лет проживший при Петре, вспоминал о нем после: "Хотя нет более Петра Великого с нами, однако дух его в душах наших живет, и мы, имевшие счастие находиться при сем монархе, умрем верными ему и горячую любовь нашу к земному богу погребем вместе с собою". Ломоносов называл Петра человеком, богу подобным, а Державин спрашивал: "Не бог ли в нем сходил с небес?"