Александр I и Наполеон

Собственно, Александр I спешил помочь не столько своему английскому кредитору, сколько прусскому другу. Фридриха Вильгельма III царь почему-то любил, хотя испытывал понятную антипатию к другому своему постоянному союзнику Францу I — этому «старому грязному уроду», как назвал его Александр в письме к сестре Екатерине Павловне, собиравшейся выйти за 39-летнего императора Австрии замуж. «Для меня нет ни жертв, ни усилий, которых я не совершил бы, чтобы доказать вам всю мою преданность дорогим обязанностям», — так написал Александр Фридриху Вильгельму 3 ноября 1806 г., вспоминая, должно быть, клятву над гробом Фридриха Великого. В тот же день был отправлен на помощь Пруссии 60-тысячный корпус Л.Л. Беннигсена, а следом за ним — другой, 40-тысячный Ф.Ф. Буксгевдена. Оба корпуса были уже за границей, когда Александр I решил, наконец, кого назначить главнокомандующим.

Трудно далось царю это решение. М.И. Кутузов после Аустерлица впал в немилость. Других отечественных военачальников царь ставил еще ниже. Вновь приглашать Ж.В. Моро из Америки было некогда. В конце концов Александр склонился к мнению двора поручить главное командование самому популярному из сохранившихся екатерининских полководцев, соратников Румянцева и Суворова. Таковым был признан генерал-фельдмаршал Михаил Федотович Каменский, который когда-то, по свидетельству Дениса Давыдова, «имел счастье нести в общем мнении и в мнении самого Суворова высокую честь единственного его соперника», а теперь, как сказал о нем К.В. Нессельроде, «ветеран с придурью», оглохший, полуослепший и наполовину выживший из ума. «Пиит пиитов» Г.Р. Державин посвятил Каменскому хвалебную оду с такими строками:

Царь и царица, Елизавета Алексеевна, приняли Каменского как спасителя и напутствовали его «на святое дело» борьбы с Наполеоном. Вслед за тем Александр I предписал Синоду, чтобы по всем российским церквам возглашалась анафема Наполеону как антихристу, «твари, совестью сожженной и достойной презрения».

В тот день, когда россияне впервые услышали эту анафему (7 декабря), Каменский прибыл к армии и моментально учинил в ней хаос. «Последний меч Екатерины, — иронизировал над ним Ф.Ф. Вигель, — по-видимому, слишком долго лежал в ножнах и оттого позаржавел». Его распоряжения оказались настолько путаными, что все смешалось, и целую неделю командиры отдельных частей не знали, где армия, что с ней и есть ли она вообще. Сам Каменский, убедившись в собственной беспомощности, через шесть дней самовольно покинул армию и уехал к себе в деревню, а перед отъездом приказал: «Всем отступать, кто как может, в пределы России». Александр I, узнав об этом, сказал окружающим: «Угадайте-ка, господа, кто первый бежал из армии?» Самому же «спасителю» царь направил жесткий рескрипт: «Хотя и с прискорбием, но не обинуясь, должен я сказать вам, что таковой предосудительный поступок, если бы он сделан был кем-либо другим, надлежало бы предать строжайшему военному суду, коего неминуемым последствием было бы лишение живота».

Тем временем Наполеон, узнав о наступлении русских войск, по своему обыкновению стремительно пошел им навстречу и успел занять Варшаву. Новая война между Россией и Францией запылала теперь на польских землях. «В Польше не четыре, а пять стихий, — досадовал Наполеон. — Пятая стихия — грязь». Эта «пятая стихия» лишила Наполеона его важного козыря — быстроты маневра. Война приняла позиционный характер, и в такой войне неожиданно проявил себя с лучшей стороны Леонтий Леонтьевич Беннигсен, барон, генерал от кавалерии, один из главных убийц Павла I.

Беннигсен отказался выполнять приказ Каменского об отступлении в Россию и продолжил боевые действия. Фигурально говоря, он сыграл вничью 26 декабря 1806 г. при Пултуске с лучшим из маршалов Наполеона Ж. Ланном (имея, правда, более чем двойное превосходство в силах), а 8 февраля 1807 г. под Прейсиш-Эйлау — с самим Наполеоном, причем на этот раз даже уступая противнику численно. Разумеется, и в том, и в другом случае Беннигсен рапортовал в Петербург царю о своей победе. Благодарный Александр I после Пултуска назначил его главнокомандующим, а за Эйлау пожаловал ему высший орден Российской империи — св. Андрея Первозванного — и пожизненную пенсию в 12 тыс. рублей. «На вашу долю, — гласило приветствие царя барону-„цареубийце“, — выпала слава победить того, кто еще никогда не был побежден».

Русское общество, узнав об Эйлау, ликовало. Вновь выступил с патриотической одой Г.Р. Державин — теперь, правда, в иносказательной форме, под названием «Персей и Андромеда». Поэт изобразил здесь Наполеона чудовищным драконом из преисподней, «серпокогтистым, двурогатым», «живым саламандром», которого поражает русский витязь (Беннигсен, стало быть). Сам Александр I проникся боевым духом и осведомился у Беннигсена, «когда прибытие его (царя. — Н.Т.) к армии окажется наиболее полезным». Беннигсен ответил, что просит государя «поспешить отъездом».

16 марта 1807 г. Александр I с военно-придворной свитой отправился в действующую армию. Проездом он посетил в Митаве Людовика XVIII и заявил ему, что «день, когда он водворит его во Франции, будет счастливейшим днем его (Александра. — Н.Т.) жизни» [66]. 23 марта (4 апреля) царь уже делал смотр своей гвардии близ Юрбурга в присутствии Фридриха Вильгельма III. Тронутый убитым видом короля Пруссии, Александр обнял его и со слезами на глазах воскликнул: «Не правда ли, никто из нас двоих не падет один? Или оба вместе, или ни тот, ни другой!» Единственный уцелевший остаток прусской армии — 14-тысячный корпус генерала А.В. Лестока — оба монарха договорились подчинить Беннигсену. Полномочия же самого Беннигсена Александр, памятуя о своем разладе с Кутузовым, подтвердил в особом приказе по армии: «Все повеления выходят по-прежнему от одного главнокомандующего генерала Беннигсена, равно как и рапорты доставляются прямо к нему». Себе лично царь отводил роль вдохновителя и наблюдателя…

Наполеон понимал, что при Эйлау он не смог добиться победы, хотя и удержал за собой поле битвы. Он заметит в разговоре 1809 г. с полковником А.И. Чернышевым: «Я назвал Эйлау своей победой только потому, что после сражения вы (т. е. Русские. — Н.Т.) изволили отступить». В Париже (как и в Петербурге) служили благодарственный молебен «Те Deum» по случаю эйлауской победы, а Наполеон, досадуя и на «пятую стихию» Польши, и на стойкость русских солдат, вынужден был признать войну непозволительно затянувшейся и начал готовиться к летней кампании. Тяжкое, полное забот и тревог время первых месяцев 1807 г. скрасил Наполеону его роман с Марией Валевской [67], «один из знаменитейших романов истории», по «экспертной» оценке Мариана Брандыса.

Мария Валевская. Художник Ф. Жерар.

Об этом романе написаны десятки книг, как научных, так и художественных, сочинены поэмы, драмы и оперные либретто, снят ряд кинофильмов, из которых лучшим был первый (1937), американский суперфильм с несравненной Гретой Гарбо в главной роли (в польском фильме «Марыся и Наполеон» роль Валевской играла другая кинозвезда Беата Тышкевич). Биографы Наполеона, однако, не всегда принимают его польский роман всерьез. Е.В. Тарле лишь упомянул Валевскую. А.З. Манфред, считавший любовь Наполеона к Жозефине «пожалуй, единственным в его жизни сильным чувством к женщине», признал, возражая себе самому, что в романе жизни императора глава «Мария Валевская» «осталась, наверное, самым сильным, самым ярким его воспоминанием». Самый авторитетный знаток личной жизни Наполеона академик Ф. Массон назвал Валевскую его «сильнейшей, единственной сердечной привязанностью». Это верно при одном уточнении: с тех пор как изменила Наполеону Жозефина…