Граф Никита Панин. Из истории русской дипломатии XVIII века.

Письмо Панина было отправлено в Вену 5 декабря 1771 года. Уже 17 января Кауниц пригласил к себе русского посла Голицына и, беседуя с ним, подчеркнуто любезно сообщил, что он не только согласен участвовать в польских делах, но и полагает возможным "отобрать еще земли у кого другого, имеющего в ней излишек". На вопрос удивленного Голицына, имеется ли в виду Турция, князь ответил утвердительно.

Заручившись принципиальным согласием Кауница, Панин применил еще одну маленькую хитрость. Конвенция по польскому вопросу между Россией и Пруссией была подписана 6 февраля 1772 года и ратифицирована 4 марта. Панин предложил проставить другие даты: подписание - 4 января и ратификация - 4 февраля. Благодаря этому в начавшихся переговорах с австрийцами на конвенцию можно было ссылаться как на свершившийся факт и, соответственно, лишить их возможности предлагать изменения в ее содержание. Хитрость эта оказалась очень к месту, потому что, как только началось обсуждение деталей соглашения, Фридрих II и Кауниц немедленно сцепились из-за размеров захватываемых территорий, и Панину приходилось постоянно призывать своих партнеров к сдержанности.

Пока соседи Польши решали судьбу этого государства, в русско-турецких отношениях происходили важные сдвиги. В марте 1772 года, перед новой военной кампанией, великий визирь предложил начать мирные переговоры. В мае было заключено перемирие, так что военные действия в 1772 году фактически не велись. Переговоры было решено вести в местечке Фокшаны, близ Бухареста. В сложившихся условиях предложение визиря открывало реальный шанс для заключения мира. С прекращением войны следовало торопиться еще и потому, что внутриполитическое положение страны вызывало все большую тревогу. Война стоила России уже примерно 30 миллионов рублей. Государственная казна с такими расходами справлялась с большим трудом. Постоянные рекрутские наборы вызывали сильное недовольство населения. В начале 1772 года в Петербург стали поступать сообщения о бунтах среди яицких казаков. Затем волнения начались на Дону и Волге. С миром следовало торопиться, но вновь возникли неожиданные препятствия, на этот раз в самом Петербурге.

Еще в 1770 году Григорий Орлов предложил радикальное средство решения турецкого вопроса - поход на Константинополь. Румянцев, когда узнал об этой идее, отнесся к ней без энтузиазма. По его мнению, имеющихся у России сил для такой операции явно не хватало. Вся эта затея определенно пахла авантюрой. Тем не менее проект столь блистательного предприятия не давал императрице покоя. Она даже поделилась своими планами с Вольтером. Если бы братьям Орловым, а именно они должны были возглавить поход, удалось изгнать неверных из Царьграда, Екатерине были бы гарантированы слава и восхищение всей Европы. Привело это к тому, что внешняя политика петербургского двора как бы раздвоилась. Панин и Румянцев готовились в Фокшанах к серьезным переговорам, чтобы заключить мир с Турцией. Екатерина и ее единомышленники рассматривали переговоры всего лишь как повод для отсрочки военных действий, необходимой для подготовки похода на Константинополь.

Незадолго до начала Фокшанского конгресса турки освободили А.М. Обрескова. Возвращение русского посла в Петербурге считали обязательным условием любых переговоров о мире. Обресков, прослуживший в Константинополе почти тридцать лет, прекрасно знал эту страну, нравы ее правителей и свободно владел турецким языком. Лучше него с переговорами в Фокшанах не справился бы никто. Однако Екатерина, видимо, опасаясь, как бы деятельность Обрескова не оказалась слишком успешной, назначила его лишь вторым уполномоченным на конгресс. А в качестве первого, к величайшей досаде Панина, определила Григория Орлова.

По мнению императрицы, ее избранник был вполне подготовлен к столь ответственной миссии. "Мои ангелы мира, думаю, находятся теперь лицом к лицу с этими дрянными турецкими бородачами, - писала она в одном из писем. - Гр. Орлов, который, без преувеличения, самый красивый человек своего времени, должен казаться действительно ангелом перед этим мужичьем; у него свита блестящая и отборная, и мой посол не презирает великолепия и блеска. Я готова, однако, биться об заклад, что он наружностью своей уничтожает всех окружающих". Увы, красивому Орлову уничтожить никого не удалось. Более того, его назначение фактически и предопределило неудачу переговоров.

Граф Григорий начал с того, что нарушил полученные в Петербурге инструкции и не предъявил туркам первоначальных жестких требований. В результате константинопольские дипломаты осмелели и стали менее уступчивы. Потом Орлов, опять же в нарушение инструкций, взялся за обсуждение самого сложного вопроса - о независимости Крыма. После долгих препирательств турецкий уполномоченный Осман-эфенди пошел на очень важную уступку. Он предложил такое решение: "Султан, соглашаясь на свободу татарскую, сохраняет право апробовать, или, лучше сказать, признавать избрание каждого нового хана, без власти препятствовать его избранию и не свергать его когда он единожды избран". Это был компромисс, На который можно было соглашаться. Обресков предложил немедленно сообщить о заявлении Османа в Петербург, однако его напарник отказался это сделать.

Переговоры зашли в тупик. При умелом подходе дело быть может, удалось бы еще поправить, но Орлову стало уже не до дипломатии.

Из донесения графа Сольмса королю Фридриху II

Поручик конно-гвардии Васильчиков, которого случай привел этой весной в Царское Село, где он должен был командовать маленьким отрядом, содержавшим караул во время пребывания там двора, обратил на себя внимание своей Государыни; предвидеть это никто не мог, так как это человек наружности не представительной, никогда не искал быть замеченным и мало известен в свете...

Уменьшение благосклонности к графу Орлову началось незаметно, со времени его отъезда на конгресс. Императрица, размыслив о холодности, оказываемой им к Ее Особе в течение последних лет, о той поспешности, лично ее оскорбляющей, с которой он недавно уехал отсюда - наконец, открыв многие случаи неверности, по поводу которых он вовсе не стеснялся, - ввиду всех этих обстоятельств, взятых вместе, Императрица сочла его за человека недостойного Ее милости.

Когда слухи о столь важном событии дошли до Фокшан, "самый красивый человек своего времени" бросил все и ускакал в Петербург, еще надеясь вернуть утраченное. После этого отправились домой и турецкие послы. Конгресс окончился провалом.

К этому времени произошло два важных внешнеполитических события. 25 июля между Россией, Австрией и Пруссией была подписана конвенция о разделе Речи Посполитой. По оценке историка Н. Д. Чечулина, "Австрия получила самую населенную часть, Пруссия самую доходную для нее". Приобретения России были самыми обширными - около 93 тыс. кв. км (по сравнению с 83 тысячами кв. км, отошедшими к Австрии, и 36 тысячами кв. км - к Пруссии). Правда, к России отошли земли Великого княжества Литовского - Восточная Белоруссия и часть Ливонии, в то время как другие участники раздела захватывали земли собственно Польши.

Польский король Станислав Август заявил протест по поводу раздела и обратился за помощью к Франции и Англии, но безуспешно. В Париже на заседании королевского совета решили, что, во-первых, история Польши неизбежно должна была привести к подобному итогу и, во-вторых, что участники раздела наверняка скоро покорятся и начнут между собой войну. В Лондоне на письмо польского короля просто не ответили.

Второе событие было довольно неприятным. Русская дипломатия, занятая польскими и турецкими делами, ослабила внимание к Швеции, да и денег на поддержку прорусской партии в Стокгольме не хватало. Этим воспользовались французы. При их поддержке молодой шведский король Густав III осуществил в августе 772 года военный переворот. По его указанию риксдаг принял новую конституцию, существенно усиливавшую власть короля. В Петербурге опасались, как бы Франция не подтолкнула Густава III еще на один подвиг - войну против России. Но король сам боялся русского нападения и потому вел себя смирно. В Петербурге в этом убедились, но не в Константинополе.