Русская Вандея

Генерал явно бравировал своей бесшабашностью. Как мне казалось, даже и опьянение он преувеличивал. Простонапросто ломался, зная, что какие бы фокусы он ни показывал, какие бы глупости ни говорил, все сойдет с рук, все примут за оригинальность милого сорви-головы. Богаевский для него был «батькой-атаманом», — он так звал главу Дона в официальных телеграммах. — «Шагай, Антон, дальше», — телеграфировал он Шифнер-Маркевичу, когда последнего Деникин произвел в генералы.

Герой ведь… спаситель отечества! Человек выше закона, выше всяких судов, для которого общественное мнение — абсолютный нуль, а сплетня — приятная забава.

— Ну, и Ростов ваш, чорт его побери! — продолжал Шкуро. — На вокзале меня какие-то подлецы качали. Качали до упаду; думал, до смерти закачают. Результаты ростовского патриотизма я почувствовал, когда сидел в автомобиле. Не нашел у себя серебряного портсигара и часов. Выкачали, подлецы, из кармана.

— К вам командир Лабинского полка, — доложил вестовой.

Старый, уже седеющий полковник по привычке вытянулся в струнку перед опереточным генералом.

— Макарони, — крикнул Шкуро своему офицеру Макарову, не дослушав доклада полковника, — дуй телеграмму Науменке, чтобы живо гнал триста человек подкрепления.

Вдруг он вперил свои глаза в Макарова.

— Макарони! Я у тебя вижу новые штаны. Ты где их, подлец, взял? Украл?

— Никак нет, ваше превосходительство. Сегодня купил на базаре.

— Врешь, подлец, украл… Знаю я тебя!

В заключение явилась депутация от какого-то городского клуба, кажется, от «Русского Собрания», и просила генерала пожаловать на почетный ужин.

— Спасибо… Я уже и так нагружен. Не в силах.

— Ничего, ваше превосходительство, — отечески-заботливым тоном ответил глава делегации, пожилой буржуй. — Вы прилягте немного бай-бай… Отдохните… Поспите… А этак через часок, другой мы заедем за вами на автомобильчике… Милости просим и с супругой.

— Ей-богу, не знаю, господа… Уж который день накачиваюсь. Впрочем, если посплю… Ладно! В десять часов шпарьте ко мне.

Генерала, действительно, клонило ко сну. Я понял, что пора уходить.

— Знаешь, прокурор… На-днях мы едем в Екатеринодар… Махнем к нам есть блины? А? Кутнем пару денечков, — предложил мне генерал на прощанье.

— Этакие отечества не спасут, — думал я, выходя из «Астории».

Я ожидал увидеть героя Майн-Рида. Увидел Макса Линдера в генеральских погонах.

Лучший деникинский генерал прекрасно воплощал в своем лице сущность белого стана: безудержный разгул, неслыханное своеволие, гомерическое презрение к закону, беспринципный авантюризм.

XI

ВЕСНОЙ НАША БЕРЕТ

Донской Войсковой Круг, в виду надвигающейся гибели государства, принял чрезвычайные меры.

Прежде всего он постановил закрыть все высшие учебные заведения и мобилизовать студентов. За отсутствием резервов отправил на фронт офицерскую школу, созданную для усовершенствования офицеров-недоучек в военном ремесле. Считая, что всякие увеселения неуместны в минуту скорби, постановил закрыть все театры и воспретил устройство танцовальных вечеров. Чтобы предохранить Новочеркасск от местного восстания (его всегда ожидали со стороны низов), было издано постановление о квартальной охране. Благонадежных граждан каждого квартала обязали составлять особые ассоциации, которые по ночам должны были нести дозорную службу, не допуская хождения по улицам без установленных пропусков. На практике деятельность этой охраны свелась к ловле и доставке в комендатуру пьяных офицеров.

На ряду с новым нашествием большевиков на Дон надвинулась и другая напасть. Это — эпидемия тифа.

Тиф одинаково косил как бойцов на фронте, так и тыловых крыс, так и простых обывателей. В лазаретах не хватало места. При разгрузке поездов с больными и ранеными фронтовиками иногда чуть не третью часть отправляли прямо в покойницкие.

Однажды в марте мне пришлось присутствовать в областной больнице при вскрытии трупа. Когда в мертвецкой зажгли свет, я онемел. Небольшая комната была переполнена трупами. На столах, на окнах, под столами, у самых дверей, всюду вздувшиеся, посиневшие оболочки человека. Желтолицые калмычата, черноволосые кавказцы, белобрысые кубанцы, мужчины и женщины, — кто только не глядел на меня своими страшными, провалившимися глазами.

— Почему такое стечение трупов? — спросил я врача.

— Не успеваем хоронить. Сначала для всех мастерили гробы. Посмотрели бы, что тогда здесь происходило. На дворе, подле мертвецкой, стояли целые штабеля гробов. Теперь от нас увозят в дежурных гробах. На кладбище покойников вываливают в ямы, а гробы возвращают обратно, чтобы тотчас же забрать новую партию мертвецов.

Офицеров хоронили, по обыкновению, с церемонией. Ежедневно по Новочеркасску тянулось, в направлении кладбища, восемь-десять погребальных дрог, в сопровождении жидкого почетного караула и совсем слабого оркестра музыки.

Над стольным городом витала смерть. Сам новый глава Дона едва вырвался из ее когтей. Сначала, когда он заболел, думали, что симулирует. Потом оказалось, что такие толки несправедливы. Их породил малодушный отъезд заболевшего атамана из Новочеркасска. Болеть можно было и не уезжая за тридевять земель от своих верноподданных.

В бесчисленных лечебных заведениях не хватало низшего персонала, а главное — белья. Круг постановил сформировать ученические дружины для обслуживания лазаретов. Гимназисток на-спех обучили обязанностям сестер милосердия. Произвели реквизицию белья с каждого обывателя, военного или статского безразлично, по две смены.

Одновременно с этими мерами было приступлено к формированию партизанских отрядов.

Вооруженный казачий народ уже не мог спасти своей государственности. Восставая, казаки менее всего думали об устройстве своего государства. Восставая, ни на минуту не забывали того, что можно и помириться, коль скоро Советская власть согласится не нарушать их станичного быта. Разочаровавшись в бесконечной войне, вполне равнодушный к затеям верхов и совершенно не помышляя кого-то от кого-то спасать внутри России, казак-хлебороб все более и более склонялся на мировую с большевиками.

— Только партизаны спасут Дон! — прозвучал лозунг.

Опять выплыли на авансцену имена Чернецова, Семилетова, Дудакова. Первый погиб год тому назад. Но вновь появились чернецовцы, на ряду с семилетовцами и дудаковцами.

«Ректор партизанского университета» ген. Семиле-тов встал во главе партизанской бригады. В газетах замелькали объявления:

«Партизаны Хопра, Бузулука, Кумылги, Медведицы и Верхнего Дона! Слетайтесь немедленно! Вы сами знаете в чем дело и лишь ждете призыва и указаний».

Партизаны слетались вяло. В партизанские отряды влили мобилизованную городскую молодежь, детей мещан и чиновников, как более надежный элемент. Сюда же направили и мобилизованных студентов и учащихся старших классов.

Семилетов преподавал партизанскую науку. Его правильнее было бы назвать не ректором партизанского университета, а палачом вифлеемских младенцев. Несчастная зеленая молодежь, еще не сформировавшаяся, бесславно гибла в его отрядах. Кто от красной пули, кто от сыпного тифа, кто превращался в нравственного калеку.

Изобрели партизанский значок. Он представлял золотое поле, знаменующее, по мысли авторов, порядок, знание, изобилие, плодородие, а на нем красный горящий факел — символ порыва, вдохновения.

Виктор Севский из сил выбивался, прославляя в бесчисленных фельетонах будущие подвиги чернецовцев, семилетовцев и дудаковцев. Военные следователи старались увековечить в своих протоколах настоящие, — то погромчик в станице Аксайской, то открытое неповиновение приказу выступить на фронт.

Партизаны далеко не горели порывом. Но их муштровали. В смятенном Новочеркасске лихие юношеские песни несколько сдабривали подавленное настроение. За последнее время новочеркассцы привыкли видеть войска только сзади вереницы «дежурных» гробов. Теперь стали появляться батальоны партизан.