История папства

Через несколько месяцев Урбан отправил посольство в Константинополь. Со времени принятия сана понтифика он упорно трудился над тем, чтобы наладить отношения с Византией — конечной целью являлось объединение церквей, — и император Алексей Комнин с благодарностью поспешил дать ответ. Когда же папские легаты доставили Алексею предложение отправить представителей на большой собор римской церкви, который планировалось провести в Пьяченце в следующем марте, император немедленно принял его. Основная часть вопросов, которые предполагалось обсудить на нем, должна была касаться внутренних проблем (симония, браки священников, супружеская измена французского короля Филиппа I и другие), однако на соборе могла также представиться возможность обратиться к Западу за помощью против турок. Они вторглись на территорию империи четверть века назад, разгромили византийскую армию под предводительством Романа IV [105] и опустошили практически всю Анатолию за исключением немногих районов на побережье. Алексей считал их изгнание осуществимым делом, но лишь с помощью крупномасштабной военной кампании. И в Пьяченце можно было завести разговор об этом.

Византийские представители прекрасно выполнили свою работу. Они благоразумно старались говорить не столько о цене, которую пришлось бы заплатить за поддержку (хотя можно полагать, что этот вопрос поднимался), сколько о религиозных аспектах своего обращения: бедствия христианских общин на Востоке, погружение Малой Азии в море ислама, присутствие армий неверных у самых ворот Константинополя — такова та ужасная угроза, картину которой они нарисовали и которая, по их словам, нависла не только над Восточной империей, но и над всем христианским миром. Это произвело на участников собора впечатление, а больше всего, видимо, на самого Урбана. Из Пьяченцы он отправился на родину, во Францию, и в дороге в его уме сложился план куда более амбициозный, чем предлагал сам Алексей: не больше и не меньше как священная война, в ходе которой объединенные силы христианской Европы выступят против сарацин.

Когда он прибыл во Францию, то созвал другой собор, начавшийся 18 ноября 1095 года в Клермоне (ныне Клермон-Ферран). Он продолжался десять дней, основную часть которых заняло обсуждение рутинных церковных вопросов. Однако во вторник 27 ноября состоялось заседание, открытое для всех желающих, и было объявлено, что папа выступит на нем с речью, имеющей огромную важность для всего христианского мира. Это объявление произвело как раз тот эффект, на который рассчитывал Урбан. Столь велики оказались толпы стекавшихся в маленький город послушать папу, что он покинул собор. Папский трон заменила высокая платформа, которую установили в открытом поле за восточными воротами города. Текст его речи не дошел до нас, однако, судя по всему, он начал с того, что повторил основные положения речи византийских представителей в Пьяченце. Однако в отличие от них Урбан обратился к трудному положению в Иерусалиме [106], где христианские паломники периодически подвергались ограблениям и преследованиям со стороны турецких властей города. Теперь, подчеркивал он, долг западного христианства выступить на помощь христианству восточному. Все те, кто согласен сделать так «из одного лишь религиозного рвения, а не ради почестей или добычи», умрут, получив отпущение грехов. Задержка должна быть минимальной: великой крестоносной армии надлежит быть готовой к выступлению в праздник Успения, 5 августа [107]1096 года.

На этот страстный призыв откликнулись даже с большим энтузиазмом, чем на то мог надеяться Урбан. Предводительствуемые епископом Адемаром Ле Пюи несколько сотен человек — священников и монахов, дворян и селян преклонили колени перед папским троном и дали обет принять крест. Начало Первому крестовому походу было положено.

Вопреки ожиданиям многих крестовый поход закончился крупным (если не сказать незаслуженно крупным) успехом. 1 июля 1097 года турки-сельджуки потерпели поражение при Дорилее в Анатолии; 3 июня 1098 года армия крестоносцев взяла Антиохию; и, наконец, 15 июля 1099 года среди ужасающей резни воины Христа проложили себе путь в Иерусалим, где они перерезали всех мусульман города и сожгли всех евреев в главной синагоге. Однако папа Урбан так ничего и не узнал об их победе. Он умер через две недели, незадолго до того, как сообщение о случившемся достигло Рима.

Его преемником стал добродушный тосканский монах, Пасхалий II (1099-1118). Говорят, что когда английский король Вильгельм II (Вильгельм Рыжий) узнал, что новый папа сходен нравом с архиепископом Кентерберийским Ансельмом, он воскликнул: «Лик Господень! Значит, не так-то он хорош» — оценка, хотя и примечательная в своем роде, но едва ли справедливая в отношении обоих. Возможно, у Пасхалия был мягкий характер; возможно, ему недоставало твердости духа, однако его не назовешь слабым человеком — после смерти антипапы Климента он успешно низложил еще трех антипап одного за другим и первые двенадцать лет своего понтификата непоколебимо отстаивал права курии в вопросе, который теперь стал центральным в борьбе папства с империей: право инвеституры епископов и аббатов. С другой стороны, Пасхалий был готов к переговорам. И вот в Сутри, где он встретился с императором Генрихом [108] на пути в Рим, куда тот ехал на императорскую коронацию, папа сделал чрезвычайно великодушное предложение: если император откажется от своих претензий на инвеституру, то он, в свою очередь, откажется от всех привилегий и собственности всех храмов — по большей части таковые были германскими, — кои папство получило от империи, и удержит за собой лишь те доходы (например, десятину), на которые издревле церковь имела право.

Несомненно, Генриха обрадовала перспектива завладеть огромными богатствами германских епископий и аббатств. Он с готовностью принял это предложение и поспешил в Рим. Довольно странно, однако, что ни он, ни папа не подумали предварительно проконсультироваться с германскими епископами, чьею собственностью они собрались распоряжаться с легкостью необыкновенной. И когда 12 февраля 1111 года условия соглашения были зачитаны во время церковной службы, сопровождавшей коронацию, разразилась такая буря протеста, что службу пришлось прервать. Это послужило сигналом для ареста папы и кардиналов. Но это, в свою очередь, вызвало возмущение жителей Рима. Они поднялись против немцев, и в ходе последовавшей на улицах города борьбы был ранен сам Генрих. Наконец он и его армия ретировались из Рима через Леонинские ворота, увлекая с собой папу и кардиналов. Церковников заключили в соседних замках, страсти же тем временем улеглись.

Когда Пасхалий два месяца спустя появился, ожидать от него готовности к борьбе не приходилось. 12 апреля Генрих вынудил его уступить право инвеституры епископов и аббатов в период между избранием и введением в сан, а на следующий день папа, которому также пришлось поклясться, что никогда не отлучит его от церкви, короновал его императорской короной. Теперь уже страшный шум поднялся в самой курии. Это была малодушная капитуляция, трусливая сдача всего того, за что так долго боролись сторонники реформ. Все, что уступил Пасхалий, было объявлено вырванным силой и потому недействительным. Находившийся во Франции архиепископ Гвидо Вьеннский объявил императора отлученным от церкви — решение, о котором затем объявил также Джордано, епископ Миланский. Сам папа глубоко раскаивался, подумывая о сложении сана. В 1112 году он уже сам отказался от прежних уступок, сославшись на Григория и Урбана: «Что они осудили, то и я осуждаю, что они отвергли, то и я отвергаю». Сказанное свидетельствовало о том, что Пасхалий не очень-то понимал, о чем говорил, и еще менее о том, что он действовал осознанно. Он вновь отказался от своих уступок на Латеранском соборе в 1116 году, еще раз запретив всякие инвеституры со стороны императора. Но его репутация была подорвана, ему так и не удалось вернуть себе прежнего авторитета. Вновь вспыхнувшие беспорядки заставили его покинуть город в том же году, а в 1117 году, когда прибыл Генрих, он вновь оставил его. Пасхалий возвратился туда в последний раз в январе следующего года и скончался в конце месяца.