Цена Победы в рублях

Вошь ценою в двести рублей

Существуют свидетельства о том, что рубль имел хождение даже в немецких лагерях для советских военнопленных. И что только рублем не измерялось

Поразительную подробность быта советских пленных описал Анатолий Семенович Хоняк: «В Виннице, как только прибыли на станцию, нам дали поесть заварную муку Клейстер. Сладкая. Это как слабительное. У всех начался понос. И массовая смертность пошла. Посреди этого лагеря бульдозером выкапывали траншею, потом в траншею скидывали трупы, пока она не наполнится, потом закрывали. Все раздетые, голые лежат — смотришь, вырезан кусок тела. Даже людей ели. Костры разводили. Десять рублей стоила ложка супа. Варили человечину. Возможно, и я ее ел. Яму зароют — другую выроют. Что-то страшное: Лежишь на нарах — справа мертвый, слева мертвый, никаких эмоций, как будто так и должно было быть». [177]

За последние десятилетия бесконечного обличения «жестокости» красноармейцев в Германии 1945 года у нас как-то стали забывать, что перед этим творили немцы в СССР и о том, что у идущих «вперед, на Запад» советских солдат, что называется, «вопросы накопились». Очень много вопросов.

Но в таких воистину нечеловеческих условиях среди пленных шла… азартная игра, или беговые состязания, если это можно так назвать: «Появилось много вшей. Даже на бровях по 5–6 штук сидело. Играли со вшами. Положит пятачок и на него в центр свою вошь. Чья быстрее с пятака сбежит — тот выиграл. Играли на деньги. Потом самых быстрых вшей продавали. Ходит такой: «Беговая вошь! Кому беговую вошь?» За нее дают 100–200 рублей. При обилии вшей продавали вошь за деньги». [178]

На первый взгляд это кажется странным: отдавать двести рублей, т. е. двадцать ложек супа, ложек жизни, за быстроногую вошь. Но ведь она могла окупить себя и принести победителю лишние ложки супа. Можно себе представить эти состязания, ставкой в которых были человеческие жизни, измеряемые ложками супа ценой в 10 рублей…

Анатолию Семеновичу удалось бежать и попасть к партизанам, у которых он воевал пулеметчиком. Была возможность сквитаться с немцами и их пособниками за пережитое. Анатолий Хоняк ее использовал сполна.

А после войны он встретил… одного из своих охранников. По воспоминаниям Анатолия Семеновича, среди лагерной охраны «были и наши полицейские. Был даже с нашей деревни мой одноклассник. Случайно встретились с ним в Виннице. Даже когда мы были детьми, он отличался. Его не любили, и не случайно. Говорит: «Я уже присягу принял, помогу и тебе пробиться в полицаи». — «Нет, в полицию я не пойду. Если можешь, принеси кусочек хлеба». — «Нет, хлеб носить запрещено».

Я круглый сирота, родители рано умерли, я их не помню. Рос у бабушки с дедушкой. Окончил среднюю школу; они все сделали, чтобы я стал на ноги. Попросил только сообщить на Родину что меня видел, чтобы меня не ждали. Я не рассчитывал остаться в живых. Кстати, он остался живым, приезжал и просил меня не выдавать, что я его видел. Но я не мог скрывать. Он окончил педучилище. После войны работал в школе у нас на родине учителем. Однажды меня пригласили в Комитет госбезопасности. Я его пожалел, скрыл, подумал: «Молодой, может, ошибся». Протокол подписал. Приехал домой — не могу уснуть: «А может, он людей расстреливал? Может, за ним кровавый след тянется?» Утром встал и пошел: «Знаете, я сказал неправду». Потом его арестовали. Он где-то сидел, но остался живой. Единственное пятно на нашей деревне. Из нашей деревни никто не служил в полиции». [179]

Вот только далеко не все деревни могли бы этим похвастаться. Немецких пособников, увы, и в селах, и в городах хватало. Разумеется, предателям, служившим немцам, платили. Причем зачастую в советских рублях.

Иудины рубли

Известны даже немецкие расценки на предательство: «Кто своим сообщением поможет поймать или уничтожить членов любой банды, бродяг, саботажников или пленных-беглецов, получит либо 1000 рублей вознаграждения, либо право первенства в получении продовольственных продуктов, либо право на надел его землей или увеличение его приусадебного участка», — обещали немецкие власти. [180] Как можно заметить, в серьезных делах немцы предлагали вознаграждение, имеющее реальную ценность (рубли или продукты), а не свою оккупационную псевдовалюту. Видимо, сами сознавали ее сомнительную ценность.

Надо отметить, что особо баловать подонков, желающих заработать на ловле саботажников или беглых пленных, немцы не собирались. Пятьсот сигарет в розницу или четыре килограмма хлеба, или пять стаканов соли можно было купить на иудины деньги. Масла или сала приобрести вообще можно было ничтожное количество.

Разумеется, как и в советском тылу, цены на оккупированных территориях в различных регионах складывались свои и могли очень сильно различаться. В том числе — и цены на предательство. Например, партизан Леонид Исаакович Окунь в воспоминаниях привел цену, которую в Белоруссии немцы обещали заплатить за выдачу еврея, бежавшего из гетто, — пуд муки или корову. [181]

Кажется чрезвычайно странным такой выбор — даже самый далекий от реалий деревенской жизни человек легко сообразит, что корова представляет большую ценность, чем пуд муки. Может быть, дело было в том, что обладание коровой в ту пору было слишком рискованным — ее легко могли реквизировать немецкие военные, полицаи или просто украсть изголодавшиеся соседи? К тому же куда девать и как прокормить корову в городе, если предатель был горожанином? А пуд муки надежно спрятать было значительно легче. Существовала и другая цена.

Партизан Борис Зеликович Долгопятый: «Мы знали, что за нами уже охотятся, знали, что за каждого пойманного живого или убитого во время облавы еврея немцы платили предателям, озверевшим извергам, вознаграждение — 2 килограмма сахара. И неважно, кто оказывался жертвой: женщина или мужчина, ребенок или старик. Цена за еврея была одна — 2 килограмма сахара… А говорили, что мы ничего не стоим». [182]

В Белоруссии немцы обещали заплатить за выдачу еврея, бежавшего из гетто, — пуд муки или корову.

Финны сами «постарались» укрепить моральную стойкость солдат, зверски расправляясь с попавшими в их руки советскими бойцами.

Любопытно, что нс только немцы, но и финны также разработали свои расценки за предательство, причем сделали это еще в январе 1940 года во время советско-финской войны. Красноармейцам из попавших в окружение частей предлагалось сдаваться в плен с оружием и получить за это деньги согласно предлагаемым расценкам. Финские листовки, разбрасывавшиеся над позициями советских войск, рассказывали про хорошую жизнь в плену, обещали выдать бойцам теплую одежду и обувь, горячую пишу. Сулили премии за сданное оружие. Револьвер оценивался в 100 рублей, винтовка — в 150, пулемет — в 1500, танк — в 10 тысяч рублей. Особая, достаточно щедрая плата предлагалась летчикам, перелетевшим к финнам на своем самолете. За самолет же финны обещали 10 тысяч долларов. Пилоту гарантировали политическое убежище в Финляндии или, по его желанию, выезд в любую страну мира. Правда, финская пропаганда оказалась практически бесполезной, особенно в отношении летчиков. Ни один советский пилот так и не клюнул на их валютные обещания. [183] Красноармейцы из наземных войск если и сдавались в плен, то только в совершенно безнадежной ситуации. Многие просто предпочитали смерть плену. Финны сами «постарались» укрепить моральную стойкость солдат, зверски расправляясь с попавшими в их руки советскими бойцами.