Большой подлог, или Краткий курс фальсификации истории

Немцы еще не пришли, русские толком еще и не ушли, проходили через город, а евреев уже увели. Никто не знал, почему. Люди говорили, что потом на главной улице вывесили надписи «юденфрай», чтоб немцы, как войдут, сразу увидели. Я считаю, это позор.

Легионеров упрекают в том, что они принимали участие в расстрелах мирных жителей. Это неправда. Легион был чисто армейской воинской частью. В основном мы воевали на фронте. Я был в 16-м Земгальском батальоне. Правда, что там происходило в это время в Латвии, я не знаю, но молва дошла бы, если что. Ведь не все время на фронте торчишь, и в отпусках бываешь. В сентябре 42-го мы прибыли в район Даугавпилса, на учебные занятия, до марта, когда был сформирован первый полк. Отныне мы считались легионом.

Фронт стоял у Холма. Мы числились в 8-й танковой дивизии. Потом были под Ленинградом, у Пулковских высот. Меня отправили в тыл — желтуха. Затем легион перебросили в Волхов. Там меня не было. Довольно долго. Сначала отпуск, после отпуска определили в инструкторскую роту. Затем курсы, юнкерское училище. Так по тылу и слонялся.

С официальным созданием легиона нас зачислили в 19-ю дивизию. Скажу несколько слов о ситуации на фронте. На территории Латвии — это уже было после боев в России — легион противостоял Красной армии, от озера Лубанас до Курземе (Курляндии). Русская разведка не дремала, и когда они узнавали, что против них стоит легион, меняли место наступления. Но и у немцев разведка работала. Узнав про готовящееся наступление русских, они ночью делали рокировку. И красноармейцы напарывались на легионеров. А там, где стоял легион, русская армия продвигалась вперед с большими потерями. Если немцы отходили, приходилось отступать и нам, иначе мы как бы повисали в воздухе, ведь они отходили и справа, и слева.

Так было всякий раз. Вечно они ставили нас в экстремальные обстоятельства. Только русские наступают, немцы сразу в тылу рокируются. Старались использовать нас как пушечное мясо. Но русские делали то же самое. Легионеры же в душе страстно надеялись на то, что главные противники обескровят друг друга, и откроется шанс на восстановление Латвийского государства. Вот какая была идея. Другой и быть не могло. Были это реальные чаяния или пустые надежды? Мы шли в бой под девизом: «Латвия, земля священная, сражаться за тебя — наш долг». А врагами были и немцы, и красные. Вся надежда была на профессионального воина. Профессионал стоит многих призывников. Например, во Второй мировой войне один обученный латышский солдат мог выстоять против 20 русских, или 10 немцев, или 5 финнов. Тыл у нас практически всегда был оголен. Мы располагались в окопах на расстоянии 30–40–50 метров друг от друга. И в тылу никого. Если прорыв, некому остановить врага. Его войска могут дойти до штаба батальона и дальше, пока не наткнутся на отдаленные тыловые резервы. Иногда так и случалось, например, у Берзупе, где выбили с позиций соседнюю седьмую роту. Впоследствии выяснилось, что это сделали… латыши. То есть русские посылали латышей против латышей. В ноябре 44-го. Сами русские ни за что бы эту роту не выбили. Ну, в общем, так случилось, прорыв, отход — и мы остались в промежутке. Русские стали утюжить нас с фланга из противотанковых орудий, танки пошли. И мы отступили, но, перестроившись, бросились в контратаку. Те, что на стороне русских, поняли, видно, что дело плохо, и заорали: «Латыши, не стреляйте, мы латыши!» Мы шли вперед не стреляя. Они отошли просто так, без боя.

Когда мы сталкивались лоб в лоб, то обычно кончалось тем, что бой прекращался. Ну, отступят они, и все, без единого выстрела. Только крикнут нашим, чтобы не открывали огонь. (Опять-таки — очень психологически достоверный момент — это его хвастовство. История-то свидетельствует, что советские латыши разгромили немецких. — И.Ш.)

Русские когда сообразили, принимали меры, чтобы латыши не противостояли друг другу. Мы-то сами предпринять ничего не могли, откуда нам знать, кто на нас идет. А сравнение насчет боеспособности латышского воина, оно имело какое-то научное обоснование для высшего начальства и вытекало из навыков ведения боя. Латыш — он такой: если засел в окопе, не отступит, а сидит до последнего. Редко когда отступает, только если скомандуют. А команды нет, не уходит, замаскируется и сидит, пропуская над собой русских. По сути, дивизия организовалась с мыслью о Латвийской армии. 19-я дивизия должна была стать ядром Латвийской армии. В Курземе уже составлялось т. н. правительство Латвии — из армейских чинов, политиков, сколько уж их там было, бог с ними. Немцы герои, если не встречают сопротивления, иначе они драпают. И еще — немец в лесу, допустим, воевать боится, его на открытую местность тянет. Где угодно, только не в лесу. А нам все равно — в лесу или на открытой местности. Сражались потому, что была надежда. И ненависть. Русские сами ее и вызвали. Именно из-за них был создан легион, против них и воевавший. Мне, скажем, в 41-м удалось избежать высылки. Но в легионе я встречал людей, которые были свидетелями инцидента, допустим, на латвийской границе в 40-м году. Они были злы как черти! У меня в роте был один из тех. Я у него спрашиваю: «Томинь, ты что такой злой?» А он: «Моего отца убили, так что мне с ними тут…» Жив этот парень или нет, не знаю. В последний раз виделся с ним в ноябре 44-го, а потом я из роты попал в больницу. Фамилия его была Томинь, имени не помню.

На учебке я закончил медкурсы, и мне предложили пойти работать в рижский военный госпиталь или же в воинскую часть. Пошел в госпиталь, но, когда увидел все эти ужасы — обмороженных и раненных в зимней кампании 1941/42 годов, — решил, уж лучше в части. Был выбор, в какую идти. Некоторые выбирали не вслепую. А я попал в 16-й батальон и очутился под Холмом, на передовой. В роте, куда меня направили, один, верно, и был старший солдат, остальные — капралы, сержанты, старшие лейтенанты, офицеры, кадеты из Латвийского военного училища. Старший солдат — то же, что в русской армии ефрейтор.

На Курляндский котел русские наступали трижды. Все три раза я участвовал в боях. Каждый бой длился 20–22 дня. Сколько русских пушек нас обстреливало, не знаю. Сами они говорят, что в Курляндском котле было сосредоточено 12 тысяч орудий. Все три боя фактически вынесла на своих плечах 19-я дивизия. Перед тем воевали под Джуксте и Берзупе. Тогда, в 45-м, кажется, в начале года, точно не помню, меня назначили квартирьером, я должен был встретить 15-ю дивизию, не всю, конечно, а некоторую часть, примерно с полк. Кажется, в Мазирбе…

Обычно, узнав, что против нас стоят латыши, мы окопный огонь не открывали. Я даже позволял себе не выполнять целый ряд приказов по нашему полку, если была такая возможность. Полагал, что латышей не так уж и много на свете, чтобы слать их очертя голову в бой, это у русских народу без счета, они пускай и воюют числом. Хотя нас предупреждали — приказы надо выполнять. Так я и выполнял, формально. Но встречались и среди латышских командиров фанатики. Сами ни о чем не думают, только козыряют…»

Ну прямо счастливчик этот ваш «Петерис Л.»! И про карательные акции не слыхал, и вдобавок побеждал везде и всегда. Как-то так уникально внутри разбиваемой и отступающей дивизии — его рота всегда оставалась чистой победительницей, даже великодушно щадившей «советских латышей», умолявших «не стрелять».

И кажется мне, цель этой замечательной публикации (и всех подобных) — как-то попробовать растянуть личную удачу «Петериса Л.». — словно некое безразмерное одеяло и прикрыть им всю эсэсовскую Латвию…

29 октября 1998 года латвийский сейм принял Декларацию «О латышских легионерах во Второй мировой войне». О «восстановлении исторической справедливости и доброй памяти латышских воинов».

«Целью призванных, а также добровольно вступивших в легион латышей была защита Латвии от восстановления сталинского режима… они (легионеры) никогда не участвовали в карательных акциях гитлеровцев, проводимых в отношении мирных жителей… Обязанность правительства Латвии… заботиться об устранении посягательств на честь и достоинство латышских воинов в Латвии и за ее пределами…»