Русский Египет

Впрочем, виллу Бенаки я в конце концов нашел. Как обычно, помог случай.

В ноябре 1992 года я встретился в Александрии с Мустафой Наггаром, президентом Александрийской торговой палаты. Разговор поначалу шел о египетско-российской торговле. Между делом Наггар обмолвился, что собирает картины и антиквариат. Похвастался, что у него даже есть одна работа самого Гойи! Я, естественно, спросил о Билибине — ведь Иван Яковлевич, хоть и недолго, жил в Александрии, там устраивалась его выставка. Имя это было Наггару незнакомо. Но когда я упомянул, что Билибин работал в основном для богатых греков, включая Бенаки, собеседник оживился.

— Вилла Бенаки находится рядом с моим домом, на площади Халиль-паша Хайят, в районе Рушди, — сказал Наггар. — Не вилла даже, а настоящий дворец. Территория занимает целый квартал, почти два гектара. Стоит она сейчас, наверное, не меньше ста миллионов. У Бенаки не было детей. Его жена-турчанка воспитывала двух племянников. После смерти приемных родителей один из них уехал работать в Париж, в ЮНЕСКО, другой еще куда-то. Вилла была им не нужна, зато требовались деньги. Они и продали ее — человеку по имени Абдель Али, из Южного Египта.

Южане, или, как зовут их здесь, «саиди», считаются в Египте грубоватыми провинциалами, о них ходит немало анекдотов. Как-то обошелся новый хозяин с художественными сокровищами виллы, включая панно Билибина?

— Он продал их все с аукциона, — ответил на мой вопрос Наггар. — А на вилле развел кур и голубей.

Судьба билибинского панно так и не прояснилась.

В начале же поисков, узнав от греков, что семья Бенаки уже не живет в Египте, я решил сконцентрировать усилия на розыске сирийского православного храма в Александрии. Их в «северной столице» наверняка два-три, не больше. И я отправился туда, к представителю Русской православной церкви протоиерею Дмитрию Андреевичу Нецветаеву.

Батюшка встретил меня приветливо и, несмотря на неважное самочувствие, вызвался помочь. Вместе с ним мы поехали в греческий православный патриархат. Самого папы Парфения III — патриарха Александрийского и всея Африки — на месте не оказалось, он объезжал свою обширную патриархию. Нас принял его заместитель, митрополит Варнава. О том, что русский художник декорировал сирийскую православную церковь, он узнал от нас впервые. Церковь такая в городе одна — Благовещенья. Священником там отец Герасим.

Наутро, уже один, разыскиваю по данному мне митрополитом Варнавой адресу церковь Благовещенья. Отец Герасим, как истинный житель Египта, сначала угощает чашечкой крепкого кофе, а уже затем ведет показывать храм. Фресок там нет вовсе, а иконы на русскую школу не похожи. Как это понять? Что М. Н. Потоцкий не прав и его отчим сделал только эскизы, которые по каким-то причинам были отвергнуты? Но ведь приемный сын Билибина, живший вместе с ним, не мог не знать, чем занимался художник. Одно дело — набросать дома эскизы, другое — проводить недели, а то и месяцы, собственноручно расписывая храм. Хотя непосредственно на роспись церкви времени у Билибина было явно маловато. В августе 1925 года семья переехала из Александрии в Париж, незадолго до этого совершив продолжительную поездку в Верхний Египет. Значит, все-таки только эскизы? Или в 20-е годы мог существовать и другой сирийский православный храм?

— Это исключено, — качает головой отец Герасим. — Ни один храм с тех пор не был снесен, а превращение сирийского православного храма, скажем, в грекокатолический просто невозможно. Да у нас в городе вообще лишь одна еще церковь, греческая православная в Ибрахимии, расписана. Понимаете, климат плохой, жарко, от моря влажность высокая, фрески не держатся долго, осыпаются.

— Так, может, фрески русского художника в вашей церкви просто-напросто не сохранились?

— Возможно! — пожимает плечами священник.

На всякий случай едем в Ибрахимию. Росписи на стенах церкви совсем не похожи на фрески, выполненные рукой выдающегося русского художника.

Возвращаемся в центр города, в патриархию. Мириться с поражением ужасно не хочется. Может, что-то подскажут патриаршие архивы? Но митрополит Варнава отвечает твердо: насчет архивов надо говорить с самим патриархом.

Случилось так, что в следующий раз я попал в Александрию лишь спустя полгода. Помешали отпуск и более срочные дела. Заехал в патриархат, зашел к митрополиту Варнаве. «Патриарх вот-вот должен приехать из очередной командировки», — сказал он мне. И в этот момент во двор въехал черный «Мерседес». Из него вышел красивый старик в светской одежде. «Это и есть патриарх», — только и успел шепнуть мне Варнава и бросился приветствовать своего начальника.

Я подошел следом, представился. Сказал, что хотел бы побеседовать с его святейшеством.

— Сегодня не получится, — ответствовал патриарх. — Мне надо отдохнуть с дороги. А завтра утром, часов в десять, милости прошу.

Беседа с Парфением III была недолгой — я едва успел выпить традиционную чашку кофе. Патриарх выслушал суть дела и пообещал, что даст своим сотрудникам указание посмотреть в архивах. В следующий мой приезд в Александрию мне сообщили: никаких упоминаний о русском художнике в архивах патриархата не обнаружено.

Что же, это очень жаль. А добыча казалась такой легкой! Один-единственный сирийский православный храм на четырехмиллионный город! И, главное, неясно, как обстояло все на самом деле. Эскизы отвергнуты или росписи не сохранились? Придется теперь ловить рыбку помельче, искать греческую церковь в Каире, для которой Билибин писал иконы. В каталоге произведений искусства художника она значится как «госпитальная».

От знакомых египтян узнал, что греческий госпиталь находится в Аббасие — старом районе Каира. Найти его не составило труда.

— Вы к кому? — строго спросил привратник.

— Хочу посмотреть церковь, — ответил я, не будучи еще уверен в ее существовании.

— Церковь вечером закрыта, но могу показать, где она.

Значит, все-таки есть! Проходим во двор старого одноэтажного здания в форме буквы П. На поверку оно оказалось не больницей, а домом престарелых. В правом углу двора — маленькая церковь, квадратная, ничем не примечательной архитектуры, построенная, наверное, в начале XX века. На двери — замок.

— Приходите утром, с 9 до 11, — советует привратник.

В ближайшее же воскресенье вновь приезжаю в госпиталь, на сей раз с утра. Церковь опять закрыта. Но сухонькая старушка любезно показывает мне, где найти хозяина ключа. На стук в дверь из комнаты выходит невысокого роста пожилой человек. Объясняю ему, что хочу посмотреть церковь. Он недовольно хмурит брови: воскресенье — день отдыха! А я-то думал, что в этот день как раз самая большая служба! Вот они, издержки светского воспитания! Но вскоре выясняется, что хранитель ключа — зовут его Париклис — ворчит лишь для проформы. Он надевает теплый халат и ведет меня в церковь. Щелкают выключатели, помещение озаряется светом. С плафона купола смотрит на нас лик Иисуса Христа.

Едва ли не первое, что бросилось в глаза, — цветная литография на стене в рамке под стеклом. Внизу — надпись по-русски: «Вход Господа нашего Иисуса Христа в Иерусалим». И более мелким шрифтом: «Дозволено Моск. Духовн. Цензурою 29 декабря 1880 г. Печатано в литографии А. В. Морозова». Видно, вклад кого-то из наших соотечественников.

Не размениваясь на разномастные иконы на стенах, иду рассматривать иконостас. Именно его, судя по документам, расписывал Билибин, и притом в русском стиле XV века. На алтарных дверях — по архангелу в человеческий рост. Справа — Гавриил, слева — Михаил. У них удивительно знакомые по старорусским иконам лица, какой-то светлый, праздничный облик. Внимательно разглядываю нижнюю часть икон: вдруг есть автограф? И — вот он: крошечными буквами инициалы «И. Б.», дата — «1921» и вензель в виде весов — фирменный знак мастерской художника на улице Антикхана.