Эсэсовцы под Прохоровкой. 1-я дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» в бою

— Прекрати, старый фантазер!

— И раз в год будет отпуск. Тогда ты сможешь съездить домой в рейх. Посмотришь на часовых у рейхсканцелярии и подумаешь: «Все не так, как было в мои времена!»

Постепенно приступы смеха у друга стали действовать Блондину на нервы, и он вскипел:

— Откуда только можно почерпнуть столько глупости!

— Глупости? — Эрнст вдруг стал совершенно серьезным. — Ты действительно думаешь, что я говорю глупости? Все же ты еще очень наивен, Цыпленок! Если мы выиграем войну, то нас откомандируют сюда или на Ледовитый океан, а может быть, и в Сахару. Там будешь служить апостолом. Прививать культуру местным жителям. Дома, в рейхе, будут сидеть те же бонзы, которые уже сегодня удерживают свои позиции до последнего человека. В Берлине по Курфюрстендам будут прохаживаться специалисты по тепленьким местечкам. Ты будешь прогуливаться по Обояни. Я буду приезжать к тебе в гости на годовщины ее освобождения.

Блондин притянул верхнюю губу к носу.

— Странно, с этой стороны я историю еще не рассматривал. Если смотреть на вещи так, как ты, то мое будущее кажется обеспеченным. Апостол культуры в Обояни. Отправят для обновления и расширения идеологического курса в рейх. Там меня введут в курс нового положения вещей, я буду перепроверен разбирающимся в тонкостях коричневым человеком, правильно ли я все излагаю. К двадцать пятой годовщине службы будет приглашение на имперский партийный съезд. Моя дочь станет руководительницей Союза немецких девушек в Обояни, а потом перейдет в Союз немецких женщин, а мой сын, который…

— Который будет служит в «ЛАГе», потому что он такой же тупой, как и ты.

— Черт возьми, Эрнст, от твоих перспектив тошнит. А если мы проиграем войну?

— Тогда ты все равно будешь в Обояни. В качестве иностранного рабочего в каменоломне!

Они продолжали идти в ногу, курить, делиться своими мыслями и потеть.

Местность была холмистая. Земля сухая и растрескавшаяся, сухая трава, низкий кустарник и редкие заросли орешника. Ничего прочного, ничего привлекательного. Никакого контраста. Ландшафт был мягким и почти скучным. Отличался только левый фланг. Там были крутые холмы, сверкал огонь и колотили танковые пушки. Там вдруг проснулась немецкая артиллерия и прокатилась по всему горизонту.

Мимо проезжали связные-мотоциклисты. Один из них остановился далеко впереди командира роты, развернулся, поехал назад и что-то крикнул гренадерам. Эрнст махнул рукой. Мотоциклист затормозил и остановился.

— Хотел только попросить сигарету.

— И ты не смог стрельнуть у командира роты? И он тебя ни одной не угостил?

Дори рассмеялся и начал отряхивать рукава и грудь. От него пошла пыль. И Эрнст ругался, пока скручивал ему сигарету.

— Может быть, пыль тебе вкуснее?

— Ханс зовет, — Блондин толкнул мюнхенца в спину, — мы должны идти дальше!

— Беги, Цыпленок, — сказал Эрнст и повернулся к Дори: — И что говорится в твоем специальном сообщении?

— Иван снова занял оборону. Район обороны называется Грезное или что-то в этом роде. «Рейх» попал под сильный обстрел!

— А что будет у нас? Хорошо, что мы не впереди.

— Ты думаешь, Эрнст. Сначала марафонский бег, потом — поворот налево и участие в маленькой битве на окружение. Усек?

— А, черт побери! Когда же перед нами все успокоится?

Дори поправил очки, небрежно поднял руку в немецком приветствии и, уезжая, крикнул:

— Удовольствия вам в драке!

На ходу Эрнст кивнул на правый фланг и проворчал:

— Сейчас там все только начинается!

Блондин промолчал, подумав только: «Главное, что у нас пока тихо». Он пытался приспособить дыхание к ускоренному темпу марша. Они почти бежали, задыхаясь, слыша канонаду, и удивлялись тому, что как раз на их участке царила воскресная тишина.

Но уже через два часа удивляться им было нечему.

Через два часа застрочили пулеметы, загремели пушки «Тигров» и захлопали противотанковые пушки.

Через два часа русские гвардейские стрелки побежали под фланкирующий огонь головных рот «Лейб- штандарта».

Ко второй половине дня все было закончено.

Ко второй половине дня Грезное было взято. Оборона русской 6-й гвардейской армии была прорвана. От 51, 52, 151 и 152-го гвардейских стрелковых полков остались только номера. Дорога на Обоянь, в тыл советской 1-й танковой армии, была открыта!

Но обо всем этом люди из отделения Длинного Ханса ничего не знали. Изможденные от марша и боя, они сидели между остатками стен бывшего хлева с обвалившейся крышей. Охранение от первого взвода залегло далеко в поле.

В руинах маленького жилого дома, выделяющихся остатками печи. Во дворе стоял целый колодец с журавлем. Ханс предупредил, чтобы воду из него не пили, но рассмеялся, когда увидел вооруженных котелками босых солдат, садившихся у колодца и медленно, с наслаждением поливавших водой распухшие ноги. Эрнст где-то стащил большую кастрюлю, помятую и местами ржавую, но достаточно большую, чтобы помыть не только свои ступни, но и своего светловолосого друга. Они сидели друг напротив друга, массировали ноги и стонали:

— А-а-а! О-о-о! Вот так хорошо!

— Хотел бы знать, как ты можешь все так организовывать, Эрнст? — удивился Камбала.

— Случайно, — проворчал мюнхенец, искоса глянув на берлинца. — Мне попалась кастрюля. Что мне было делать?

— Я и говорю, почему она попалась именно тебе, а не мне?

Они рассмеялись, и Эрнст снова искоса глянул на Камбалу:

— Камбала, у тебя есть еще что-нибудь перекусить?

Берлинец скривил лицо:

— Есть немного хлеба. Больше — ничего.

— Тогда доставай свой хлеб. Я дам тебе, что положить сверху. — А когда Камбала повернулся, добавил: — Позови Куно, слышишь!

Камбала снова скривил лицо, на этот раз довольно, и хотел было надеть сапоги.

— Оставь свои вонючие шкарбаны! Они никому не нужны! — Эрнст открыл свою сухарную сумку, поставил перед собой на землю одну початую и одну полную банки тушенки, достал из противогазного футляра завернутый в мокрую тряпицу кусок сливочного масла, проверил, как это обычно он делал перед каждым перекусом, остроту своего ножа, довольно улыбнулся и отрезал два куска хлеба толщиной в палец. Когда подошли берлинец и Куно, Эрнст и Блондин уплетали уже за обе щеки.

Под Обоянью. Июль 1943 г.

— Что такое? — спросил Эрнст остальных. — Вы что, не хотите?

Пауль и Йонг отложили свой пулемет и сели у кастрюли с водой. Только Петер отмахнулся и продолжил молча чистить свой карабин.

— Намажь Петеру бутерброд, Цыпленок.

Блондин намазал мягкое масло, положил кусок тушенки и примял его сверху ножом. Он вытащил одну ногу из кастрюли, немного подумал, потом поставил ногу обратно и протянул бутерброд Камбале:

— Камбала, возьми бутерброд и передай Петеру с приветом от Эрнста.

Петер взял бутерброд. Камбала что-то сказал ему, хлопнул дружески по плечу и рассмеялся. Потом оба они подошли, и Эрнст проворчал:

— Ну вот, приветствую за обеденным столом всю семью.

Между стеной двора и старым фруктовым деревом стояла противотанковая пушка. Артиллеристы увидели тесный кружок вокруг кастрюли с водой, удивились, и один из них крикнул:

— Вам что, уже еду подвезли?

— Нет, — отмахнулся Камбала, — мы на подножном корму!

— Мы? — возмутился Куно. — Мы? Ты подразумеваешь Эрнста? Если бы не он, то был бы у тебя на закуску собственный хрен с твоими говенными фотками сверху!

— Или салат из ушей дохлого осла, — рассмеялся Йонг.

— А так у тебя толстенный бутерброд, — поддержал Пауль своего друга.

Камбала перестал жевать и хватал ртом воздух.

— А где наш командир отделения? — быстро спросил Блондин.

И Камбала, которому не дали возразить, разочарованно продолжил жевать дальше.

— У командира взвода. — Эрнст вытер свой нож большим и указательным пальцами и взялся за флягу. — Там думают, что мы будем делать ночью после такого спокойного дня?