Свинцовый монумент

Что для него изменилось с тех пор? Решительно ничего. Оказался "белый билет" в кармане? Так это ведь просто бумага. Ну пусть и не просто. И пуля в груди тоже не просто. Но Родина сейчас в большей опасности, чем в дни боев на Карельском перешейке, и совесть ему все время напоминает об этом. Доводы военкома и Седельникова убедительны. А совесть на эти доводы не откликается, она к ним глуха. Когда же по радио чуть не изо дня в день с болью передают сообщения от Советского Информбюро: "...направлении наши войска после тяжелых боев оставили город..." - трудно думать о чем-либо другом, кроме этих тяжелых боев, в которых ты, словно бы уклоняясь от них, почему-то сам не участвуешь.

И надо слушать свой внутренний голос.

И если мало надежды в одиночку, без чьей-либо поддержки с этим самым "белым билетом" попасть на передовые линии, надо ехать на восток. К Зыбину. Он по-прежнему командует той же дивизией. Он не мог забыть "тараканов". Он не откажет в приеме бывшему бойцу его дивизии. Этот жесткий, "каменный" комдив все поймет. И поможет. Однажды он уже помогал.

Поезд на восток проходит в половине седьмого утра. Торопиться нет надобности. Время в запасе есть. Но все-таки Андрей прибавил шагу.

2

До Читы Андрей добрался без особых трудностей. Ему в этом способствовали, как бы сочетаясь в единое целое, орденская книжка и "белый" военный билет. А документы в пути проверялись каждый день по нескольку раз. И все один и тот же вопрос: "По какому делу и в какую организацию едете?" Андрей отвечал без запинки: "В свою дивизию, где начинал службу". Тотчас же возникал другой вопрос: "А направление военкомата?" Вот тут и обретал свою особую силу "белый" билет. И орденская книжка. Разговор с контролерами продолжался, но с их стороны становился мягче, сочувственнее.

Всю дорогу Андрей обдумывал способы, как попасть на прием к Зыбину. Не шутка же: время военное! Попросить содействия в Читинском горкоме комсомола? В военкомате? И сразу же отбрасывал эту мысль. Начнутся долгие расспросы. И что и как он сможет объяснить? При чем тут именно Зыбин? Скажут: "Хочешь вступить в армию добровольцем - комиссуйся! А это можно было сделать и в Светлогорске. Какая нужда погнала непременно в Читу? Он, что ли, родственник тебе - комдив-то Зыбин?" И если бы даже да - это самый неубедительный довод. Возникнет холодное недоверие, предубежденность, а тогда и Зыбин окажется в Чите куда более от тебя далеким, чем виделся он из Светлогорска.

Нет, нет, никаких посредников. Только короткое письмо, адресованное прямо командиру дивизии, и с одной просьбой: лично принять. А к письму, как напоминание о себе, приложить нарисованных на отдельном листке двух черных тараканов. Д-да, но это может и рассердить Зыбина. Рисовать тараканов нельзя...

Пристроясь поудобнее, неторопливо Андрей изобразил стрекозу на стебельке пырея. Она тогда очень понравилась комдиву.

Все: и сама стрекоза, и стебелек пырея, и ветерок, чуть приподнимающий крылышки стрекозы, - было совсем другое, не то, что он когда-то нарисовал, повинуясь приказу, и все же это было повторение, а повторять самого себя Андрей не мог, тем более для этого случая. Он вдруг отчетливо понял, что сейчас и любой рисунок оказался бы повторением, навязчивым напоминанием о себе: я, дескать, тот, который мастерски пером художника владеет.

И больше уже не колебался, смял стрекозу, написал, строго приглядываясь, чтобы строки рапорта-заявления косо не лезли вверх: "Командиру Н-ской дивизии генерал-майору Зыбину. Очень прошу принять меня по очень нужному делу. Бывший красноармеец Вашей дивизии Андрей Путинцев" - и это свое заявление в незапечатанном конверте передал прямо в руки дежурному по КПП - контрольно-пропускному пункту.

- Какого вы полка, Путинцев? - Что-то подмывало дежурного вернуть пакет обратно. И тут чашу весов в пользу Андрея перетянул орден Красной Звезды, тускло сверкнувший на груди, когда он распахивал шинель. - Полк вами не указан.

Этот вопрос Андрей предвидел. И знал, как должно ответить, чтобы обращение к Зыбину не пошло по "команде".

- Полка у меня нет никакого, вовсе уволен от службы в армии. А товарищу Зыбину я лично известен, - с достоинством проговорил Андрей.

Сказал, и страхом стянуло челюсти. А вдруг Зыбин все же прочтет записку и жестко ответит, что никакого Путинцева он знать не знает и не помнит? Тысячи ведь молодых ребят прошли перед его глазами.

Дежурный подозвал еще кого-то. Судя по знакам различия, капитана. Тот тоже повертел письмо, прочел несколько раз, искоса поглядывая на орден Красной Звезды, поблескивающий у Андрея на гимнастерке меж полами полураспахнутой шинели.

- Товарищ Зыбин сейчас на занятиях, - сказал наконец капитан, - а как дальше у него сложится день, я не знаю.

- Буду ждать до вечера, - согласился Андрей.

- Здесь ожидать не разрешается.

- Буду подходить каждые полчаса и спрашивать, - упрямо проговорил Андрей.

- Вам сказано ясно, - вспыхнул капитан, - здесь ожидать не разрешается. Правильнее было бы, Путинцев, если бы вы точно изложили смысл своей просьбы и сообщили адрес, по которому прислать ответ. Разумеется, если вы уверены, что командир дивизии вам непременно ответит.

- Он мне ответит, но только в прямой беседе, - Андрея все больше одолевало упрямство. - Прошу, передайте лично ему это письмо.

- Вы можете сегодня вообще не дождаться беседы, в которую так верите, относя это в первую очередь к Зыбину, но в меньшей степени также и к себе, еще более высокомерно заявил капитан. - Я не знаю, сумею ли вообще передать ему ваше письмо.

- Буду ждать, пока вы его передадите. - Андрей еще находил в себе силы, чтобы не повысить голос.

- Я не знаю, сколько времени потребуется. Это зависит не от меня.

- Буду ждать столько, сколько понадобится вам.

Он козырнул по всем правилам устава внутренней службы, щелкнул каблуками и удалился, чувствуя у себя за спиной не очень-то ласковую усмешку капитана.

Андрей исправно высчитывал время и через каждые полчаса появлялся у КПП. Но дежурный делал спокойный знак рукой: "Ступай мимо", и Андрей вновь проделывал по стылой пыльной дороге свои рассчитанные ровно три километра.

Потом он стал замечать, что каждые дополнительные полчаса даются ему уже гораздо тяжелее, пришмыгивают подкованные каблуки сапог и то появится короткая колючая боль в области сердца, то вдруг спина покроется горячей испариной. Невыносимо хотелось есть. Он не подумал сунуть в карман хотя бы горбушку хлеба, а продуктовых ларьков поблизости не было видно. Идти же в село Песчанку, близ которого расположен военный городок, становилось рискованно. А вдруг...

И наконец-то... Еще издали заметив устало бредущего Андрея, дежурный по КПП торопливо поманил его рукой. Вызвал кого-то - в темноте плохо были видны знаки различия, - и тот проводил Андрея в помещение штаба. Слабо, наполовину погашенные, светились люстры, и в этом полумраке чудилось что-то печальное, траурное.

Навстречу им поднялся адъютант командира дивизии, которого Андрей мгновенно узнал. И это ему показалось добрым признаком, как бы свой человек. Но радость его тут же угасла.

- Путинцев, где вы пропадали? - с укором проговорил адъютант и скосил глаза на тихо пощелкивающие длинным маятником старинные часы. - Товарищ Зыбин спрашивал о вас уже дважды.

- Виноват, - покорно выговорил Андрей, но в объяснения пускаться не стал.

- Входите, - адъютант приотворил дверь, ведущую в кабинет Зыбина. Хотя генерал-майор ждет только вас, но будьте в словах покороче. Для него этот день оказался очень тяжелым.

В кабинете верхний свет был погашен, и только настольная лампа под зеленым абажуром бросала круглое пятно на кипы деловых бумаг, телеграмм и газет, придавленных локтями Зыбина. Он сидел, вложив ладони чашечками одна в другую и низко опустив на них голову, отчего седые волосы неровными прядями почти касались стола.

"Спит он, что ли?" - в замешательстве подумал Андрей. И оглянулся. Адъютант дверь за ним уже закрыл. Как подойти к столу? Как обратиться: строго по уставу или свободно, по-граждански? Андрей осторожно кашлянул.