Иноземцы на русской службе

В определенном смысле это было разумно: выросшие в Москве молодые люди часто от рождения были «двуязыки», а знание латыни, на которой велось преподавание всех наук в университетах Европы, они получали в школах при слободских кирхах. Помогая своим отцам-врачам, юноши постигали азы анатомии, приобретали некоторые навыки медицины и таким образом были уже подготовлены для учебы на медицинских факультетах. К тому же отправлялись они в те города и страны, откуда когда-то выехали их отцы или деды, ехали к родственникам или близким знакомым своих семей. В университетах их часто встречали ставшие профессорами бывшие однокашники отцов. Придворные врачи тоже не имели ничего против этого: не нужно было тратиться на обучение детей, будущее которых таким образом было прекрасно обеспечено — придворная должность была им уготована почти что «по наследству».

Сообразуясь со всеми приведенными выше аргументами в пользу переезда, господин Блюментрост заручился солидной рекомендацией — саксонский курфюрст 9 января 1668 года передал с ехавшим в Москву Грегори грамоту, в которой рекомендовал доктора царю Алексею Михайловичу.

В этой аттестации указывалось, что Лаврентий Блюментрост родился в 1619 году в городе Мюльгаузене, там же окончил гимназию. Медицине учился в Гельмштедте у Ковринга, в Йене у Рольфинга, в Лейпциге у Михелиса, а в 1648 году, защитив в Йенском университете диссертацию, получил диплом доктора. Затем он служил медиком последовательно у герцога Саксен-Готского, графа Шварцбургского и курфюрста Саксонского, всюду врачуя своих высокопоставленных пациентов с неизменным успехом.

Казалось, для семейств Грегори и Блюментрост все складывалось наилучшим образом; тем более что пастор Грегори не только управился с делами, порученными ему русским и саксонским дворами, но и собрал значительные пожертвования на отделку новой московской кирхи. Однако его возвращение в Москву оказалось совсем не триумфальным — пока Грегори был в Саксонии, против него составилась интрига.

Главный удар нанес пастор Фокерот, подавший русскому правительству извет на Грегори. В доносе он утверждал, что Иоганн Готфрид Грегори — проходимец, самозванец и шельма, скрывающий, что в Москву он из Польши не просто приехал, как подобает доброму человеку и христианину, а бежал, спасаясь от преследования польских властей, которые желали его арестовать за «мерзкие поступки». Якобы когда польские власти его не смогли арестовать, то по приговору суда имя Грегори прибили к виселице. В Немецкой слободе этим изветам цену знали, но русские власти отнеслись к доносу серьезно. Поэтому рекомендательным письмам, привезенным Грегори, в доверии отказали и место придворного медика, обещанное отчиму пастора, отдали шведу Йохану Костеру фон Розенбергу.

На попечении доктора Лаврентия Блюментроста, которому запретили заниматься медицинской практикой в Москве, оказались жена, два сына, две дочери, прислуга и прихваченный им из Саксонии ассистент Лаврентий Ринхубер. Положение семейства еще более ухудшилось, когда 31 мая 1668 года, служа в новенькой кирхе, пастор Грегори вознес благодарственную молитву сначала за курфюрста саксонского, а потом уже за русского царя. Злопыхательный Фокерот тут же донес об этом русским властям, приправив извет уверениями в том, что «сей Грегори, есть человек злонамеренный русскому правительству»; кроме того, Фокерот утверждал, что европейский вояж Грегори «будто бы за пожертвованиями для кирхи» на самом деле имел тайную политическую цель. Генерал Бауман бросился защищать своего протеже и подал на Фокерота жалобу, но суд, состоявшийся 23 декабря 1668 года, взял сторону клеветника и хуже того — постановил Грегори должности пастора лишить, а на это место поставить Фокерота.

Но Бауман не сдался и 6 января 1669 года, во время обряда водосвятия на Москве-реке, подал царю челобитную, в которой просил посодействовать возвращению денег, потраченных на постройку кирхи в слободе. Царь Алексей Михайлович рассмотрел челобитную и высочайше повелел: деньги Бауману уплатить. После этого, прикупив участки земли у своих соседей, Бауман перенес кирху на новое место, 2 февраля 1669 года она была освящена и перешла в полное распоряжение пастора Грегори.

Для Фокерота же прихожане выстроили новую кирху на месте, где служил Якоби, и таким образом конфликт между слободскими пасторами наконец-то разрешился. Это случилось вовремя, поскольку в следующем, 1670 году генерал Бауман, главный покровитель Грегори, Москву покинул — у него истек срок контракта.

Постепенно все наладилось. Грегори служил в своей кирхе и открыл при ней училище для детей. Учил он без различий детей лютеран и православных, причем преподавал науки обычным для своего времени способом, так же как учили его самого. Частью этой методы XVII века было разыгрывание сценок в школьном театре — для закрепления пройденных на уроках материалов; существовал даже специальный жанр «школьной пьесы». И вот, руководствуясь желанием учить своих подопечных как можно лучше, пастор Грегори создал при школе театр, в котором разыгрывались сценки духовно-нравственного содержания. Сочинителем большинства их был сам господин пастор; помогал ему ассистент отчима Лаврентий Ринхубер, прежде учившийся в нескольких немецких университетах, но так и не получивший диплома. В Москву он прибыл в звании студента и, пока его патрон Блюментрост не имел возможности заниматься практикой, время проводил с пользой, преподавая в школе у Грегори, усердно уча русский язык и помогая толмачам Посольского приказа с переводами. Это давало ему хлеб и дарило некоторые надежды на будущее.

Влияние европейской культуры, хоть и с большим трудом, но все же распространявшейся в Московии вопреки всяческим запретительным мерам, сказалось тем, что в русской столице появились сразу два театра — один уже упоминавшийся театр при школе пастора Грегори, а второй в самой Москве, в доме Артамона Сергеевича Матвеева, сделавшего поразительную карьеру при царском дворе.

Отец Артамона Сергеевича не мог похвастаться знатным происхождением, однако своими способностями достиг видного положения, став дьяком Посольского приказа, что в переводе на современные реалии равняется начальнику одного из департаментов министерства иностранных дел.

Заслуги отца во многом и определили дальнейшую судьбу сына, родившегося в 1625 году: Матвеев-старший, будучи послан ко двору турецкого султана Мехмеда IV, а потом к персидскому шаху Аббасу II, так исполнил порученные ему дела, что в награду велено было тринадцатилетнего сына его «взять на житье в Москву, в числе детей боярских», хотя Матвеевы боярами не были.

У царевича Алексея, в дружки которого и набирали ребятишек, в наставниках был боярин Борис Иванович Морозов. Царевич был четырьмя годами младше Артамона, но в учении, возможно, его опережал — Алексея Михайловича с пяти лет учили чтению по букварю, в семь лет он взял в руки перо, в девять стал учиться пению и музыке. Его обучали языкам и географии, а книги, карты и картинки для того доставлялись из разных стран. Лучшие игрушки тогда изготовляли в Нюрнберге, и оттуда русскому царевичу везли лошадок, детские латы, музыкальные инструменты и все прочее, чего ему захочется. Кроме боярина Морозова юного царевича наставляли девять служилых дворян, каждый в своем деле дока, — учили верховой езде, обращению с оружием и другим необходимым будущему правителю вещам.

Всю эту школу вместе с царевичем и мальчиками, собранными царевичу для компании, прошел и Артамон Матвеев, сумев так отличиться, что слух о его способностях дошел до самого царя Михаила Федоровича Романова и тот произвел шестнадцатилетнего Артамона в стряпчие — начальный из тогдашних придворных чинов. Когда же его царственный друг вступил на русский престол, Артамон Сергеевич скакнул в стольники и получил воинский чин полковника.

Военному делу Артамон Сергеевич учился в одном из тех рейтарских полков, что формировали приглашенные на русскую службу уже упоминавшиеся Лесли и Бокховены. Он быстро прошел все ступени полковой иерархии и возглавил набранный им же один из новых русских рейтарских полков. Командуя рейтарами и побывав во множестве боев, Матвеев показал себя смелым и искусным воеводой.